Ребекка Голдштейн известна в США не меньше, чем ее муж, психолог и автор популярных книг Стивен Пинкер. В их личном и творческом союзе, который часто называют самой умной парой Америки, она отвечает за философию. Главные темы ее статей и книг — борьба с нашими худшими недостатками, которые она называет «внутренним шимпанзе». Нынешнюю пандемию она считает болезненным, но ценным опытом, позволяющим каждому прикоснуться в реальности к моральным проблемам, которые раньше были известны большинству только по книгам философов. Reminder публикует основные тезисы из ее эссе на эту тему.

💬

Философы-моралисты, то есть люди, которые зарабатывают на жизнь размышлениями о морали, любят придумывать мысленные эксперименты с самыми невероятными сценариями для проверки наших представлений на прочность. Взять, к примеру, такой моральный принцип: в критической ситуации нужно любой ценой спасти как можно больше жизней. Кажется, это прописная истина. Но представим себе такую ситуацию: здоровый молодой человек приходит в больницу на плановое обследование. Так вышло, что как раз сейчас в этом стационаре борются за жизнь шести смертельно больных пациентов, которым срочно требуется пересадка шести разных внутренних органов. И врачи решают «усыпить» молодого человека и использовать его органы для пересадки, чтобы ценой одной жизни спасти шесть. Этот сценарий — стресс-тест для утилитаристской этики, согласно которой правильным считается поступок, приносящий наибольшую пользу наибольшему числу людей. Решение врачей вроде бы соответствует этому критерию. Но кажется ли оно нам правильным? 

Ощущение ирреальности происходящего возникает сейчас из-за того, что с приходом пандемии коронавируса самые фантастические сценарии философов-моралистов становятся реальностью. Сталкиваясь с нехваткой аппаратов ИВЛ и другого реанимационного оборудования, врачи вынуждены делать страшный выбор: чьей жизнью можно пожертвовать ради спасения других. Как общество мы тоже сталкиваемся с неразрешимой дилеммой. Чтобы сдержать распространение коронавируса, необходимы жесткие меры социального дистанцирования, а они подрывают экономику, от которой зависит не только благополучие, но и здоровье людей. Так, значит, пусть молодые и здоровые, у которых больше шансов переболеть без осложнений, выходят из изоляции и возвращаются к нормальной жизни, даже если из-за этого эпидемия затянется и пострадают пожилые и слабые? 

Хотя мы называем коронавирус «новым» и во время этой пандемии действительно многое происходит впервые, массовая гибель людей от инфекционных заболеваний — сюжет такой же старый, как само человечество и конфликт между правами и интересами личности и общества. Великие мыслители размышляли об этом тысячелетиями, и нам наверняка есть чему поучиться у самых лучших — Аристотеля, Джона Стюарта Милля и Иммануила Канта, у каждого из которых свой подход к вечным проблемам морали. 

Милль, эксперт по тонкостям утилитаристской этики, сказал бы врачам из нашего мысленного эксперимента, что с точки зрения полезности надо оценивать не конкретные поступки, а общие правила. Поскольку наши знания и любовь к ближнему ограниченны, от практики эвтаназии одних пациентов ради спасения других в итоге неминуемо пострадало бы еще больше людей. Так что полезнее следовать заповеди «не навреди». А поддержал бы Милль решение не закрывать церкви и храмы на время пандемии, чтобы не отнимать у людей свободу выбора? Никогда. Хоть Милль и превозносил свободу как никто другой, настоящей свободой он считал право добиваться блага для себя, только если это не лишает блага других людей. Да, верующие вправе посещать храмы, но если они станут распространителями инфекции, то подвергнут риску право других на здоровье и жизнь. 

Иммануил Кант не был утилитаристом. Он считал, что «внутренняя ценность» поступков определяется вне зависимости от их последствий, которые чаще всего заранее не просчитать. Просто есть поступки по сути своей правильные и неправильные. Но как тогда понять, что поступок правильный? Кант предлагает два алгоритма. Первый — универсализация. За каждым нашим поступком стоит скрытое убеждение — Кант называет его максимой. Руководствуясь им, мы принимаем решение действовать так, а не иначе. Чтобы проверить моральную ценность своего поступка, представьте, что все вокруг начнут руководствоваться той же максимой. И если вам кажется, что это будет правильно, значит, ваш поступок по сути правильный. 

Возьмем, к примеру, ажиотажный спрос на товары первой необходимости, который наблюдался в начале пандемии. Когда человек скупает пачками туалетную бумагу, опасаясь дефицита, самим этим действием он никому не вредит. Но максима, которой он руководствуется, гласит: если есть риск дефицита, закупайся впрок. Тест на универсализацию такой принцип не пройдет. Ведь если им будут руководствоваться все, они своими руками создадут тот самый дефицит, от которого хотят застраховаться. 

Второй способ определить правильность поступка по Канту — это тест на цели и средства: вы должны воспринимать себя и любого другого человека не как средство достижения цели, а как цель. Чтобы понять эту мысль до конца, надо начать с того, что Кант, как и Милль, считал свободу необходимым условием человеческого достоинства, которое и делает нас людьми. Используя человека как инструмент, вы вовлекаете его в осуществление своего плана, возможно, помимо его воли, то есть присваиваете себе чужое право принимать решения. Чем больше свобод вы отбираете у человека, тем меньше вы оставляете ему человеческого достоинства. 

Это хорошо видно на примере идеи спасения экономики во благо большинства, но за счет меньшинства, которому придется вернуться на работу. Если мы отправим работать молодых и здоровых, чтобы дать импульс экономике, разве не будет это означать, что мы используем их просто как средство достижения цели? Согласились бы они сами ради этой цели заразиться коронавирусом или заразить своих близких? 

При всех различиях Милль и Кант, как философы эпохи Просвещения, сходятся в главном. Для обоих смысл морали в том, чтобы обуздать эгоизм, соизмеряя свои потребности с чужими. И хотя они исходят из того, что без права личности на выбор нет человеческого достоинства, быть моральным для них — значит стремиться к компромиссу между личными интересами и соображениями всеобщего блага. 

Другой подход к проблемам морали у Аристотеля. Идея его этики в том, что мы должны сознательно культивировать в себе такие «добродетели», как умеренность, смелость, справедливость и щедрость. Причем делать это не ради других, а ради самих себя: чтобы достичь «эвдемонии», то есть жить как можно лучше и полностью раскрыть свой потенциал. Аристотель признает, что человек, развивший в себе добродетели, может приносить пользу своему окружению и сам пользоваться любовью и уважением других людей, но это лишь побочные эффекты, а не основа его добродетельности. 

Из всех перечисленных им этических добродетелей самая актуальная во время пандемии — щедрость. Речь идет не просто о готовности что-то отдать. По-настоящему щедрый человек, как пишет Аристотель, «дает, кому следует, сколько следует и когда следует». И такая щедрость — это добродетель, за которую должны любить больше, чем за все остальные, потому что она приносит пользу другим. 

В наше время Аристотель назвал бы по-настоящему щедрыми врачей, которые работают сутками, спасая жизни, и ученых, которые отложили свои основные исследования, чтобы разобраться с коронавирусом, и производителей, которые перепрофилировались с гаджетов на аппараты ИВЛ и защитные маски. Они не просто проявляют великодушие, а используют свои уникальные и незаменимые ресурсы, чтобы дать, «кому следует, сколько следует и когда следует». Даже если польза, которую они приносят всем нам, — это для них не главная цель, а лишь побочный эффект работы, их щедрость достойна любви и уважения.