Джордан Джонас — известный в США выживальщик, победитель шоу Alone, в рамках которого он 77 дней прожил в арктическом ландшафте северной Канады, охотясь на лосей и росомах. Джордан родился в Айдахо, долго путешествовал автостопом, а потом почти 10 лет (с перерывами на выезды в Америку) жил в Сибири, строя приют для бездомных и добывая соболиный мех. О своей удивительной судьбе и уроках, которые он вынес из экстремального опыта, Джонас рассказал подкастеру Лексу Фридману. Мы выбрали самое интересное из почти трехчасовой беседы.
Люди узнали обо мне, когда я выиграл шестой сезон шоу Alone. Смысл там такой: выбирают 10 человек, каждому из них дают 10 базовых предметов, очень простых, — топор, пила, сковорода, в таком духе. Выбирать эти предметы можно самому из разрешенного списка. И потом просто высаживают в лесу, где установлены несколько камер. Там нет съемочной команды, нет никого. Как только тебя высаживают из самолета, нужно срочно строить себе убежище — шоу начинается в сентябре-октябре, так что время работает не на тебя — а еще довольно быстро приходит осознание: «Черт возьми, я буду голодным пока не подстрелю кого-нибудь». Тот, кто продержится дольше всех, выигрывает. Устроено все очень справедливо.
Самым интересным в шоу, пожалуй, было ощущение того, насколько высоки ставки.
Мой мозг напрочь забыл о том, что я участвую в какой-то передаче. Было полное ощущение, что я умру голодной смертью, если не справлюсь.
Это интересно поизучать — мы уже практически не представляем себе реальную угрозу голода в современной мире, а наши предки регулярно сталкивались с подобными состояниями. Ты как будто и правда, без шуток, сражаешься за свою жизнь, тебе нужно сделать что-то, чего ты никогда раньше не делал, чтобы выжить — например, убить росомаху или разжечь огонь под дождем. И когда это получается… В этот момент становится понятно, для чего нам всем дофамин и все остальные гормоны и рецепторы. С одной стороны, это давление — добудь или умри — невыносимо. С другой — просто восхитительно.
Первую неделю я бесился: мне казалось, что меня выкинули на очень неудачном участке. Но потом смирился с этим и понял, что никакое количество нытья мне не поможет. И просто решил, что справлюсь, или по крайней мере приложу все усилия, чтобы справиться. А потом я поймал состояние «потока», как говорится, и ощутил, как будто я снова в Сибири (об этом чуть позже). Начал по-настоящему наслаждаться процессом.
10 предметов, которые Джордан Джонас взял с собой в Арктику
Мой старший брат обожал путешествовать и ненавидел от кого-то зависеть. Поэтому однажды, когда ему было 17, он запрыгнул на товарный поезд и уехал кататься по всей стране на 8 лет. Он жил на улицах, как бродяга, при этом не пил, что сильно отличало его от остальных людей похожей судьбы.
Когда мне было 18, он позвал меня с собой — к тому времени он уже лет 5-6 этим занимался. Я бросил работу и отправился за братом. Теперь уже мы вдвоем изъездили всю страну на товарных поездах, живя как придется.
Для меня это был обряд посвящения. В современном мире нам очень не хватает такого прыжка в неизвестность. Когда ты замерзаешь по ночам и постоянно попадаешь в передряги, границы мировоззрения сильно расширяются.
То путешествие закончилось для меня возвращением домой, а брат продолжил. Я целую неделю ехал на товарняках один, наедине со своими мыслями. Это дало мне совершенно иное видение мира и жизни. Ты просыпаешься и у тебя нет никакого расписания, только потребности, которые тебе нужно удовлетворить каким-то образом. Ты получаешь такое ощущение свободы, которое крайне трудно добыть в обычной жизни.
Потом я вернулся к своей старой работе, но что-то уже навсегда изменилось. Свобода с тех пор всегда была крайне важна для меня.
Советую ли я повторять такой опыт? Могу сказать, что сейчас повторить его куда проще — у всех есть телефоны, в которых есть карты, это уже читерство. А вообще я думаю, что пока ты молод, нужно находить приключения, которых ты боишься, но они тебя манят. Это помогает сформироваться как личность.
У меня есть еще один брат, которого мои родители усыновили. Он вырос и захотел найти свою биологическую мать. Когда ему было лет 20, он списался с ней, и выяснилось, что у нее есть еще один сын, который собирался поехать в Россию, чтобы строить там приют для бездомных людей.
Однажды во время молитвы я ощутил, что тоже должен поехать туда. Так сильно, что у меня слезы навернулись на глаза. Я не могу этого объяснить, но я так сильно это почувствовал, что был на сто процентов уверен в правильности своего решения.
Я купил билет, получил визу на год. Мы приехали, построили этот приют, и я захотел еще пожить с русскими, выучить их язык. Меня отправили в соседнюю деревню, помогать по хозяйству местным. И вот я оказался в маленькой российской деревеньке с двумя парнями, которые жили там со своими семьями. Это было невероятно.
Те двое ребят познакомились в тюрьме, вышли и стали вместе обустраивать свою жизнь. Они все время рассказывали мне о своем третьем друге из тюрьмы, который до своего срока занимался добычей меха.
В какой-то момент он освободился и приехал продавать мех в ближайший к нам город. Мы познакомились — его звали Юра — и он позвал меня пожить с ним, вместе заниматься его меховым делом. Но моя виза заканчивалась, поэтому я полетел в США, подзаработал денег на стройке и вернулся, чтобы заниматься с Юрой добычей меха. Это открыло для меня совершенно новый мир.
Мы ловили соболей, из них делают шубы. Юрий показал мне, как ставить и проверять ловушки, научил всему, дал мне карту местности, показал, где находятся охотничьи домики, и мы на пять недель разошлись в разные стороны, случайно встретившись в одном из домиков всего раз за это время. Все остальное время я был в одиночестве, надеясь подстрелить рябчика или что-то подобное, чтобы не одной лапшой питаться, или рыбу поймать.
Было довольно трудно не потеряться в этом лесу. Передвигался я, ориентируясь по местности и чутью — у меня даже компаса не было. В первый раз я неправильно рассчитал траекторию и только к вечеру добрался до середины пути. Я понял, что не успею дойти до следующего домика к ночи, к тому же, у меня отсырели спички — я не мог развести костер и растопить снег, чтобы попить. Мне пришлось свернуть с пути, дойти до речки и пробивать лед топором, чтобы напиться ледяной воды — я был уже довольно сильно обезвожен к тому моменту.
Когда я добрался до домика, было около трех часов ночи. И только я улегся, чтобы отдохнуть и перевести дух, дверь открылась и вошел Юрий. Я спросил у него: «Как у тебя дела?», он ответил: «Очень плохо», и мы легли спать. Ни он, ни я не рассказали, как добирались до места, а утром каждый просто пошел своей дорогой.
Когда я приехал в Сибирь, я не знал ни слова по-русски. И конечно пытался выучить язык. Это очень тяжело. Думаю, испанский или немецкий были бы куда проще. Прожив год в России, я все еще не был уверен, как правильно сказать «я хочу сыра». Но, в то же время, было очень круто выучить язык, который, как мне показалось, куда богаче английского. В русском языке ты можешь получать новые слова, просто добавляя кучу разных приставок и суффиксов. И еще там нет строгого порядка слов в предложении. Пожалуй, самым сложным было научиться улавливать юмор.
Когда я отправился добывать мех с этим парнем, Юрием, выяснилось, что его кузены — кочующие оленеводы, эвенки (раньше их называли тунгусами). Он отвез меня к ним, я посмотрел, как они живут и был в шоке — потому что живут они в вигвамах. То есть буквально в палатках из дерева и шкур животных.
Эвенки были очень дружелюбными, потому что их кузен поручился за меня. Но нам не повезло приехать в период постройки заграждений от диких животных. Это когда ты берешь топор и идешь делать 30-километровое ограждение из бревен. Очень много тяжелой работы.
Ребята-эвенки были куда более эффективны и умелы в этой работе, а я был сильно больше их по размеру, но работал куда хуже. Там я очень похудел, потому что порции еды были для всех одинаковые.
И вот в этот период — а это была весна в Сибири, когда и поживиться особенно нечем — я испытывал самый сильный голод в своей жизни. Плюс я был новичком в подобного рода работе и совершал много ошибок: например, пару раз попал по себе топором, получал разные травмы.
Вообще-то я вырос на ферме, и мне всегда казалось, что я умею обращаться с топором. Но эти сибирские ребята делают топорами кучу разной работы. Они говорят, что это единственный инструмент, который нужен для выживания. Со временем я влюбился в то, что и как они делают своими топорами.
Я люблю животных. Когда я бродил по лесу и видел всех этих красивых лосей и оленей, при этом понимая, что мне нужно убить одного из них, чтобы не умереть с голода, я испытывал смешанные чувства.
Но в какой-то момент я понял, что смерть — это часть жизни. Каждое животное живет за счет смерти кого-то или чего-то другого, даже растения. Мы все – часть экосистемы.
Очень легко забыть об этом, живя в городе. Даже если вы одной соей питаетесь — чтобы ее изготовить, фермерам приходится убивать довольно много разных животных своими комбайнами. Никто не освобожден от ответственности. Когда ко мне пришло это осознание, появилось желание добывать себе пищу наиболее этичным способом.
Природа сама по себе очень брутальна. Я встречал красивого лося с его маленькими лосятами, видел, как они спокойно гуляют по лесу, ищут себе еду. А спустя неделю находил их останки, разбросанные по земле, и понимал, что их съели хищники.
Природу не волнует, что ты чувствуешь, как ты умираешь и сколько боли при этом испытываешь. Одни должны умирать, чтобы другие жили — и это происходит повсеместно, каждое мгновение. Природа беспристрастна и жестока, хоть мы и любим ее идеализировать.
При этом для нас огромную ценность имеет связь с животными и любовь к ним. В Сибири мне подарили оленя, которого звали Длинный, потому что он был как я — высокий и худой. Он откликался, когда я звал его по имени, мы вместе ходили по лесу, я доверял ему прокладывать путь через реки. Это была совершенно особенная связь.
Еще я заметил, что эвенки, которые постоянно взаимодействуют с домашними животными, относятся к смерти более естественно.
В городах мы живем так, как будто смерть к нам не относится. Но постоянное взаимодействие с животными дает четкое понимание, что ты тоже часть всего этого процесса, что ты не вышел из цикла жизни и смерти.
Для меня охота стала частью жизни и изменила отношение к животным. Я буквально знаю, сколько животных в год нужно, чтобы прокормить меня и мою семью. И не убиваю больше, чем нужно, как это делает индустрия.
Счастье — многолико. Оно зависит от многих вещей, которые вы не можете контролировать, но и от многих, на которые вы способны влиять.
Счастье – подвижная мишень, которая за жизнь меняет свое местоположение.
В молодости на меня огромное влияние оказала книга «Архипелаг ГУЛАГ», в которой была такая цитата (не ручаюсь за точность): «Не стремись к счастью, потому что ингредиенты счастья у тебя могут отобрать. Стремись к духовной целостности, к выполнению своего долга, и счастье придет вместе с этим. Либо не придет, но ты точно не развратишь свою душу».
Это произведение — сильный пример того, как люди пытались выжить в чудовищных обстоятельствах. Многие из тех, кто не совершал ужасных поступков, все равно умирали, но они умирали с чистой совестью. После прочтения я решил, что не буду преследовать счастье. Решил, что буду жить свою жизнь, ориентируясь на любовь. Создам для себя идеал и буду стремиться к нему, несмотря ни на что.
Когда мне было двадцать с небольшим и я жил в России, я много размышлял о счастье. Думал, что на самом деле мне следовало бы учиться, строить карьеру, думать о будущем, а не жить в вигвамах. Но в то же время я чувствовал, что именно здесь мое призвание, по-настоящему моя жизнь. Сейчас, когда я об этом говорю, это звучит пафосно, но в моменте я часто ощущал себя отстойно и одиноко.
Я понимал, что жертвую своим шансом построить отношения и карьеру. Забавно, что теперь у меня есть и то, и другое.
У меня есть свой бизнес — я организую поездки в дикую природу. Я обожаю делать это, самореализовываюсь и помогаю людям. У меня замечательная жена, замечательная семья. Как это вообще возможно? Я ведь не гнался за этим.
Как мы уже обсудили, природа жестока. Когда ты сталкиваешься с этим лицом к лицу, есть большой соблазн перестать верить в Бога. Я глубинно понимаю людей, с которыми это произошло. Но я выбираю верить и жить так, как будто Он существует.
За свою жизнь я сталкивался с большим количеством боли и дискомфорта, и я знаю, что могу с этим справляться. Думаю, сложно становится, когда начинаешь задумываться: а может мне сдаться? Забавно, но этот вопрос возникает, только когда есть способ сдаться. Тогда ты думаешь: «Зачем я вообще это делаю?». Этот вопрос — зачем — начинает звучать в голове все громче. А когда такого способа нет, и мыслей о том, чтобы отступить, не возникает. Ты просто идешь, потому что иначе нельзя. И доходишь.
Самым страшным, пожалуй, было бы, если бы я узнал, что я последний человек на Земле. Тогда все потеряло бы смысл.
Еще я не могу себе представить, какого это — потерять своих детей. А ведь это довольно часто раньше случалось с людьми, на протяжении большей части мировой истории. Смог бы я это пережить? Не знаю. Думаю, я мог бы сломаться. И упаси меня Бог от подобных проверок.
Я часто рисковал и получал много травм, но был всего один случай, когда я всерьез думал, что могу умереть прямо сейчас. Произошло это так: я пытался перелить бензин в канистру из большой бочки, которую невозможно было перевернуть — пришлось отсасывать его через трубку, как из бензобака машины. Я начал делать это, но отвлекся на что-то другое, отошел, а за это время Юрий залил бочку бензином доверху. Когда я вернулся и снова изо всех сил вдохнул из этой трубки, я чуть не захлебнулся бензином. Юрий потом сказал, что у него друг так умер, наглотавшись дизеля.
Я добрался до больницы в ужасном состоянии. Меня поместили в маленькую темную палату. Лечение мое состояло в том, чтобы как можно больше пить и чтобы меня этим рвало — нужно было промыть желудок как можно лучше. Там был кран с холодной водой, которую я пил литрами, потом меня рвало, потом начинало трясти от холода, потому что вода была просто ледяная. В какой-то момент мне начало казаться, что бензин уже проник во все мои органы.
Я всерьез решил, что умираю. Написал смс своей семье, попрощался и отключился с мыслью, что уже не проснусь.
Но я проснулся, и дальше все было хорошо.
Я как-то пять недель ходил один по лесу в Сибири и, выйдя на какое-то красивое место крикнул: «Вау!». Это были мои первые слова за все это время — мне просто не с кем было разговаривать.
Моя мыслительная деятельность тогда была крайне активной. Когда ты так долго в одиночестве, у тебя не остается скелетов в шкафу, которых ты еще не изучил. Тебе приходится взглянуть в лицо всем своим поступкам — и я не только о ситуациях а-ля «я изменил жене», если таковые были, а о поступках типа «я не сказал спасибо тому случайному парню» и всяких мелких вопросах, которые не разрешил в свое время.
Я бродил там и представлял, как я все это исправлю. В современном мире мы все время отвлечены и никогда не замечаем таких мелких, но на самом деле важных событий, пока не выделяем себе достаточно времени, чтобы побыть одному. Так что всем рекомендую провести несколько дней со своими «скелетами».
Это довольно ценный скилл для проживания жизни во всей ее полноте. Я думаю, каждый из нас должен проводить какое-то время на природе, чтобы чувствовать себя счастливым.
Самое главное — нужно просто взять и куда-то выбраться. Не думать слишком долго, а просто пойти. Не бояться разных нюансов, из-за которых вы все время откладываете походы. Это одна из вещей, доставляющих мне больше всего удовольствия в жизни — давать людям инструменты, с помощью которых они сами могут потом просто выбрать точку на карте и пойти туда.
Стоит просто посмотреть на все, что у нас уже есть, — одно это дает надежду на то, что все будет хорошо. Посмотреть на мир, в котором мы живем. Здания и дороги, еда в доступности… Когда я жил с туземцами, я часто думал об их стиле жизни — в небольшой общине людей, между которыми установились глубокие неподдельные отношения, и ясным пониманием, чего они хотят и как эти потребности удовлетворить. Но при этом — без доступной еды, нормальной медицины, современных лекарств, с риском голодной смерти для себя и семьи. Выбрал бы я жить так все время? Не знаю.
У человечества так много всего есть сегодня, и это должно внушать нам надежду на то, что прогресс будет на нашей стороне. Но стоит помнить, что многие вещи в нашем современном мире неправильно настроены. У нас есть много возможностей, чтобы улучшить ситуацию в мире, но мы ими не пользуемся или пользуемся неумело.
У меня есть ощущение, что мы все идем по лезвию ножа. И чем больше разных технологий мы изобретаем, тем тоньше лезвие этого ножа.
Как преодолеть страх неопределенности и поменять карьеру и жизнь к лучшему
Семь принципов, которые помогут вам лучше понять, что и как стоит есть, чтобы оставаться здоровым