Золотой ершик: природа дурного вкуса

Нет ни одного человека, который искренне считал бы свой вкус плохим. Мы можем быть недовольны своим произношением в английском или своей физической формой. Но плохой вкус бывает только у другого. Ситуация настолько уникальная, что нам даже пришлось заключить общественный договор: о вкусах не спорят. Однако, когда этим другим оказывается глава государства, а преступления против хорошего вкуса совмещаются с более серьезными обвинениями,  договоренности перестают действовать. Недавний фильм Навального о предполагаемом дворце Путина внезапно придал проблеме безвкусицы политический характер. Еще Шарль Бодлер писал, что чужая безвкусица дает приятную возможность проявить аристократическое отвращение к тому, кто ее олицетворяет. Но для нас это повод задаться вопросами: есть ли универсальные правила художественного вкуса, как он формируется, отражает ли он нашу личность и как мы отличаем хороший вкус от плохого? Последние 20 лет ответить на них пытается новая наука — нейроэстетика, созданная специально для изучения биологии художественного восприятия. Кажется, это ее звездный час. 

Начнем с того, что значит «мне нравится», когда речь идет о восприятии картины, музыки, мебели или здания. Сейчас, благодаря возможности сканировать мозг в момент реакции на художественные объекты, мы знаем два факта. Во-первых, красота существует не извне, а в глазах смотрящего, точнее, в его мозге; именно там увиденная картина превращается в шедевр искусства. Во-вторых, за художественное восприятие отвечают те же отделы мозга, которые реагируют на боль, удовольствие, запах и да — на вкус. Как показывают исследования, система восприятия, которую мы сейчас задействуем для оценки искусства (от картин до песен), изначально сформировалась для идентификации биологических стимулов. Эмоционально реагировать на художественные объекты нас обучила эволюция. 

Создатель нейроэстетики британский нейробиолог Семир Зеки называет профессиональных художников спонтанными неврологами: они интуитивно чувствуют законы восприятия и создают модели, максимально эффективно стимулирующие нам мозг. Означает ли это, что, несмотря на огромные культурные и социальные различия между людьми, есть универсальные законы художественного восприятия? Да, отвечает на этот вопрос еще один выдающийся нейробиолог, профессор Калифорнийсĸого университета Вилейанур Рамачандран. Кроме научных данных он приводит такой элегантный аргумент: на самом деле эстетическое восприятие с легкостью преодолевает не только культурные, но и видовые барьеры. Ведь мы восхищаемся красотой бабочек, которые обзавелись в ходе эволюции пестрыми узорами на крыльях, чтобы привлекать друг друга, а не нас. 

Универсальных законов художественного восприятия по версии Рамачандрана — восемь. Но для понимания феномена вкуса важнее всего три: симметрия, упорядоченность и максимальное смещение. Как работают первые два, показывают исследования восприятия младенцев. Когда им демонстрируют изображения и предметы разных форм и цветов, они всегда выбирают наиболее симметричные, единообразные и типичные. Например, перевернутое лицо им явно не нравится. Привлекательность симметрии Рамачандран объясняет ее ролью в эволюции нашего вида. Из великого разнообразия живых существ, попадающих в наше поле зрения, мозг старается выбрать тех, которые представляют интерес с точки зрения питания или размножения. И так уж вышло, что большинство из них симметричны. Что же касается упорядоченности, то правильное расположение предметов, их соответствие друг другу и отсутствие чрезмерных контрастов внушают нам чувство покоя и безопасности. Именно поэтому монотонные ритмы, повторяющиеся звуки и движения могут вводить в состояние транса. 

А вот максимальное смещение — это наоборот чрезмерный раздражитель. Рамачандран объясняет его суть на примере индуистской богини Парвати, которая традиционно изображается с гипертрофированными формами: непропорционально тонкой талией, преувеличенными бедрами и грудью. С одной стороны, это делает ее совершенно не похожей на живую женщину. С другой — превращает ее в сверхреалистичное олицетворение сексуальности. В основе этого эффекта — тоже эволюционный механизм: например, если приучить крысу к тому, что она получает еду, когда выбирает из предложенных фигур прямоугольник, то при виде двух прямоугольников она предпочтет тот, который вытянут сильнее. Как пишет Рамачандран, логика проста: «Чем он прямоугольнее, тем больше шансов на лакомство». То, что Парвати не похожа на реальную женщину, а ее формы нарушают законы гармонии, не имеет значения; именно благодаря им она, как самый вытянутый прямоугольник, сильнее стимулирует зоны удовольствия в мозге. 

Судя по тому, что все младенцы одинаково реагируют на разные изображения, цвета и формы, поначалу их восприятием управляют законы симметрии и упорядоченности. Максимальное смещение, которое акцентирует внимание на конкретных деталях, нарушая гармонию, единообразие и порядок, вступает в игру позднее, когда у ребенка появляются индивидуальные художественные предпочтения. 

Но как развиваются художественные предпочтения? На самом деле они не только и не столько художественные. Все представления, которые формируются у ребенка в процессе социализации, могут повлиять на его восприятие красоты. Нейробиолог Кимберли Шеридан сравнивает развитие художественного вкуса с постижением законов физики. Целенаправленное приобщение к искусству похоже на углубленное преподавание физики. Так ребенок приобретает большой художественный опыт, благодаря чему запускается механизм узнавания — важный фактор любви к искусству. Но это не означает, что его сверстник, который вообще не читал учебники по физике, не чувствует на себе действие ее законов. Если бы его привели в художественную галерею, он бы безошибочно определил, что ему нравится. И выбрал бы то, что стимулирует его мозг так же сильно, как знакомые ему удовольствия в реальной жизни. Чем сильнее, тем лучше. Так что ответ на вопрос, отражает ли художественный вкус нашу личность: да, отражает. 

Но если художественные предпочтения настолько тесно связаны с личным опытом, как мы определяем плохой вкус? И почему, кроме отвращения, о котором писал Бодлер, он вызывает у нас смех? Ключом к этой загадке может служить теория юмора французского философа Анри Бергсона. Нам кажется смешным и нелепым все, что вырвано из естественного контекста и перенесено в чуждую для себя среду. Например, смешон человек, который так увлекся уборкой снега, что потом за столом невольно начинает орудовать ложкой как лопатой. Когда нарушены  два базовых закона художественного восприятия — симметрия и упорядоченность, мы сразу фиксируем это несоответствие: пышный старческий балдахин над кроватью того, кто демонстративно подчеркивает свою моложавость; маскировочная раскраска на куполах церкви, как у военного объекта; парадная позолота на туалетном ершике; публичные символы власти на фасаде, который спрятан от публики. Нас смешит не только несоответствие, но и то, что сам исполнитель, этого не замечает. 

И вот главный вопрос: почему это замечаем мы, но не замечает он? Такова сила максимального смещения. У другого оно кажется нарушением симметрии и упорядоченности. А у себя — красотой. Со стороны трудно понять, как можно видеть в этом дворце что-то кроме карикатуры. Но если для того, кто внутри, это и есть идеал, он не заметит нарушение законов. Не только эстетических.