Подделывают не только популярные смартфоны и одежду модных брендов. Фейки бывают и на рынке психологических услуг. Многочисленные и хорошо раскрученные «эксперты» готовы решить любые ваши проблемы — от неуверенности в себе до экзистенциальной тревоги, но часто лишь создают новые. Андрей Юдин, сооснователь центра психотерапии Stemning (Осло) и практикующий гештальт-терапевт, называет этот бизнес псевдопсихологией. Многие годы он изучает этот тренд и пишет о нем в медиа и своем блоге. Reminder обсудил с ним, как опознать псевдопсихолога, в каких случаях за стремлением к саморазвитию скрывается нарциссизм и почему психотерапия в последнее время все чаще становится единственным пространством, где можно открыто высказывать свое мнение.

— Вы много пишете об угрозе массового распространения псевдопсихологии. В чем ее главная отличительная черта и почему именно психология так часто фальсифицируется? 

— Псевдопсихология — это когда за психологические услуги выдаются манипуляции, когда происходит злоупотребление профессиональным статусом, властью, доверием клиентов. Иногда этим осознанно занимаются люди, которые из-за отсутствия морально-этических принципов готовы имитировать психологическую помощь в корыстных целях. Но в большинстве случаев псевдопсихологи сами не сознают, что занимаются манипуляциями и искренне верят, что приносят пользу пациентам. Это типичный пример эффекта Даннинга-Крюгера — когнитивного искажения, при котором человек из-за своей некомпетентности просто не может понять, что его деятельность вредна. Но этот феномен характерен не только для психологии. Такие ложные двойники есть у любой деятельности, которая достаточно сложна и одновременно востребована. У науки — лженаука, у медицины — псевдомедицина. Вокруг таких услуг складывается рынок их имитации, а на этом рынке появляются потребители, которые из-за недостатка знаний не могут отличить настоящую услугу от подделки. 

— Можно ли без профессиональной подготовки определить, что перед вами псевдопсихолог? 

— Я несколько лет изучал самых разных псевдопсихологов, псевдопсихологические школы и институты как в России, так и за рубежом и выработал для себя систему из 5 критериев, которую может использовать любой заинтересованный человек. 

Первый признак — «авторский метод». То есть психолог преподносит вам свой подход как уникальную и прорывную методику, разработанную им в одиночку — в отрыве от мирового профессионального сообщества. Причем в этой презентации присутствуют нотки абсолютизации личности. А у самого автора метода нет ни публикаций в рецензируемых журналах, ни признания в профессиональном сообществе.

Второй признак — краткосрочный подход. Пациенты у псевдопсихологов, как правило, не задерживаются, а если остаются надолго, то со временем начинают создавать проблемы — устраивают скандалы, обращаются в полицию и в суд, совершают суицидальные попытки. Поэтому задача псевдопсихолога — максимально сократить продолжительность отношений. Отчасти поэтому они дают пациентам фантастические обещания — например, избавить от травмы всего за три сессии. 

Третий признак — коллегиальная изоляция. То есть психолог или психологический центр, который он представляет, действует вне профессионального сообщества — без какого-либо этического или методического надзора. 

Четвертый признак — противопоставление себя традиционной психологии. Это резко критические высказывания об общепринятых методах психологической работы, особенно о долгосрочной психотерапии, то есть обо всем том, чему противопоставляется «авторский метод» псевдопсихолога. 

Пятый признак — непрозрачность. Это раздутые резюме с ложными данными. Человек, опубликовавший 20 постов в блоге называет себя автором 20 публикаций о психотерапии, бывший инструктор в тренажерном зале пишет о себе: «Я — тренер с 20-летним стажем». Еще — отсутствие точной информации о самом психологе, об организации, в которой он работает, о методе, который использует. Непрозрачность во всем, что помогло бы стороннему человеку определить академический статус методики и профессиональный статус ее автора.

Отдельным критериям из этого списка могут соответствовать и совершенно нормальные, добросовестные специалисты, но чем больше совпадений, тем выше вероятность, что вы имеете дело с манипулятором. 

—  А можно ли опознать псевдопсихолога по внутренним ощущениям, которые он вызывает при контакте?

— Можно, но с одной существенной оговоркой: люди, которые обращаются за помощью, в норме проходят несколько разных стадий в отношении к своему психологу. В какой-то момент они могут испытывать восторг по поводу его профессионализма, временами начинают подозревать его в ужасных манипуляциях или испытывают к нему сексуальное влечение, потому что в ходе терапии почти всегда актуализируется ранний опыт. А когда это происходит,  человек не может сам точно определить, действительно ли его чувства связаны с происходящим здесь и сейчас. Возможно, это воспроизведение его отношений с родителями. Однако есть некоторые внутренние маркеры недобросовестной психотерапии. Самый показательный — ощущение давления. Если у вас есть стойкое чувство, что вам нужно подыгрывать психологу, оправдывать его ожидания, чтобы психотерапия продолжалась, это может быть индикатором того, что вас пытаются переделать, заставить вести себя неестественно. Проверить эти ощущения можно, обсудив их с самим психологом: добросовестный специалист отнесется к таким ощущениям с уважением и интересом и поможет разобраться, что происходит. 

— Но псевдопсихолог тоже может помочь, хотя бы в самом начале?

— Да, позитивный эффект иногда бывает реальным, потому что иногда псевдопсихологи дают действительно полезные рекомендации, чаще всего банальные, но работающие. Благодаря этому они и завоевывают доверие у пациентов, создают иллюзию продвижения вперед. Вообще, в области психологической работы непрофессионалу крайне сложно отличить реальные результаты от эмоциональной накачки и эффекта манипуляций. Когда автослесарь говорит вам, что починил двигатель в машине, а она не едет, вы понимаете, что он вас обманывает. А в психологии вы иногда можете ощутить вредные последствия недобросовестной помощи только через несколько лет. 

— Насколько это опасно?

— На социальном уровне главная опасность в том, что люди надолго остаются без реальной помощи. Например, человек, переживающий серьезную депрессию на почве комплексного посттравматического стрессового расстройства, теряет 5 лет жизни, переходя от одного псевдопсихолога к другому, и за это время лишается работы или семьи. На индивидуальном уровне опасность в будущем ухудшении — в том, что человек, испытавший эйфорию от психологической накачки, от иллюзии того, что он, наконец-то, нашел место, где его понимают и поддерживают, через год-два или пять лет вдруг понимает, что на самом деле он не сдвинулся с места. В такие моменты люди часто впадают в крайнее отчаяние или даже депрессию. 

— Почему псевдопсихология процветает? Может, проблема в том, что нормальная психология не может удовлетворить все потребности людей?

— Психология действительно не может удовлетворить все наши потребности. Но она и не должна. Психотерапия рассчитана на тех, у кого есть как минимум фундаментальный интерес к себе и достаточный уровень образования и культуры, чтобы не верить в мифы о бесполезности психологов. Многим психотерапия вообще не подходит. Но они могут получить поддержку в других местах. Для кого-то это медицина, для кого-то — религия, духовные практики. От доступности нормальных психологических услуг популярность псевдопсихологии особо не зависит. На первое место я бы поставил другой фактор — сложность предмета. Психология, как и медицина, имеет дело с явлениями и процессами, часто не уступающими по уровню сложности адронному коллайдеру. К шарлатанам идут не потому, что нет возможности записаться к врачу, а потому что суть проблемы, которую человек пытается решить, ему непонятна. И его легко обмануть, предлагая простое объяснение и быстрое решение.  Даже люди, которые приходят в психотерапию, в подавляющем большинстве случаев не знают, с какими проблемами они на самом деле сталкиваются. Диагнозы, которые они ставят себе сами, – это порождение все той же ограниченной картины мира, которая и создает их проблему.  

— А какие еще заблуждения по поводу психотерапии, кроме мифа о бесполезности психологов и возможности самому определить свою проблему, вы бы назвали самыми распространенными?

— Что психолог слушает и сочувствует только за деньги, потому что клиент не может быть интересен или симпатичен терапевту сам по себе. Что психолог способен знать заранее, сколько понадобится времени и усилий для достижения определенного эффекта. Но самое массовое заблуждение — это уверенность, что изменения в психотерапии происходят через понимание. Люди думают: если они что-то поймут в разговоре с психологом, в их жизни или состоянии произойдут перемены, к которым они стремятся. На самом деле все нейробиологические исследования последних лет показывают, что изменения происходят только через получение реального опыта. Как правило,  это опыт отношений с другим человеком, в данном случае — с психотерапевтом. Опыт воздействует на всех уровнях одновременно — на физическом, эмоциональном, двигательном, когнитивном. Но сегодня люди часто приходят в психотерапию не за опытом, а чтобы переделать себя по собственному произволу и думают, что это им поможет. Это прямое следствие культуры нарциссизма, в которой мы живем.

— Вы считаете современную культуру нарциссической?

— Самая суть нарциссизма как явления — презентация вовне своего аватара, чтобы скрыть за ним свое реальное «я» от внешнего мира, от партнера по диалогу, от наблюдателя. По сути, любая попытка произвольно переделать себя в отрыве от своих реальных склонностей, возможностей и потребностей — это работа над своим аватаром. Потому что на самом деле у нас нет власти переделать свое истинное «я». Переделывать мы можем лишь свое ложное «я». А такая работа обычно лишь усиливает психологические проблемы. 

— Возможно, современный тренд самосовершенствования и саморазвития — это тоже проявление нарциссизма?

— Отличный вопрос. Есть вполне четкое мерило того, развивается ли человек или работает над аватаром — это снижение внутреннего напряжения. В целом самосовершенствование как нарциссическая защита или нарциссическая компенсация всегда нацелено на избегание стыда. Чаще всего человек этот стыд не сознает и искренне считает, что занимается саморазвитием. Хотя на самом деле он от него уклоняется. Потому что для развития ему нужно было бы осознать свой стыд — взглянуть правде в глаза. Человек, который имитирует саморазвитие для избегания стыда, испытывает краткосрочную эйфорию и эпизоды облегчения, но его базовый уровень внутреннего напряжения либо остается неизменным, либо растет. А когда человек реально работает над своими проблемами и получает качественную помощь, он, как правило, становится со временем более расслабленным и открытым.

— Но не связана ли готовность взглянуть правде в глаза с тем, что вы сами называете темной стороной психотерапии? Если досконально изучить мотивы своих и чужих поступков, рискуешь разочароваться и в себе, и в других. Может ли это произвести разрушительный эффект на жизнь и отношения пациента? 

— Я бы не назвал такой эффект разрушительным. Если человек в результате психотерапии переживает глубочайшее разочарование, если он вдруг открывает, что его отношения были построены на лжи самому себе и другим — что он изображал того, кем не является, и поэтому был несчастен, это целительный эффект. Это то, что один из моих учителей, гештальт-терапевт Боб Резник называл «прекрасной грустной вещью». Хотя выход из таких отношений доставляет человеку страдания, благодаря этому он начинает двигаться к более полной и счастливой жизни. Психотерапия — это не всегда приятное путешествие. Настоящее развитие требует готовности сталкиваться с болью, страхом и потерями. Мне вспоминается формулировка психолога Джеймса Бьюдженталя: цель терапии — помочь человеку почувствовать, что у него есть выбор там, где раньше он переживал вынужденность. Согласно современным представлениям, большая часть наших несчастий и страданий является следствием автоматического поведения, которое хорошо работало в какой-то длительной ситуации раньше и поэтому зафиксировалось в психике. Но в нынешних ситуациях изрядно портит жизнь. Восстановление способности психики к спонтанности и креативности — это главный инструмент современной психотерапии. 

— Есть ли какой-то предел самопознания, на котором иногда стоит остановиться? 

— Любая практика самопознания — это инструмент, как молоток. Инструмент используется человеком для определенной цели и логично перестать его использовать, когда цель достигнута. Целью может быть психологическое и социальное благополучие или удовлетворение определенного интереса. Если человек сам забивает гвоздь, он видит, когда результат его устраивает. А если  он делегирует решение этого вопроса другому, значит он пытается переложить ответственность за собственный выбор на внешние стандарты или на специалиста.

— Часто люди используют психологию, чтобы не выходить из зоны комфорта?

— Иногда люди действительно используют психологию для избегания или откладывания решения проблем, а не для их решения. Потому что само решение болезненно — оно требует мужества, преодоления страха и боли, готовности взять на себя ответственность. В таких случаях работа с психологом может использоваться как индульгенция на то, чтобы ничего не предпринимать, объясняя свою бездеятельность тем, что сначала якобы надо достичь правильного состояния. И психологи порой поддерживают такую тенденцию. Некоторые искренне не понимают, что клиент просто привычным для себя образом избегает действий. Некоторые — сами не готовы проявить мужество и сказать клиенту прямо, что «правильное состояние» само по себе никогда не наступит, что в их ситуации необходимо где-то проявить смелость или встретиться с чем-то неприятным  — иначе они могут оказаться в ловушке вечного ожидания.

— А сама тенденция подчеркивать свои психологические проблемы, быть демонстративно слабым и хрупким — это нормально? 

— Если говорить об общем тренде, то, мне кажется, люди только-только начинают сознавать, что они на самом деле переживают внутри. Да, на фоне того, что происходило раньше, когда все молчали, тихо спивались или годами сидели на антидепрессантах, это может выглядеть как гиперпсихологизация. Но я в своей работе гораздо чаще сталкиваюсь с тем, что люди скрывают от окружающих свои проблемы и недооценивают глубину своего психологического страдания. Многие в таких случаях все еще испытывают огромный стыд, который мешает признавать свои проблемы даже перед собой, не говоря уже о других. Думаю, здесь можно провести параллель с движением MeToo. Когда вы начинаете говорить о том, о чем раньше было принято молчать, а вас окружает молчаливое большинство, эта открытость вызывает у многих окружающих дискомфорт. Она кажется им либо ложью, либо проявлением слабости. 

— Не по этой ли причине против MeToo иногда выступают люди, которые, возможно, сами пережили подобные травмы?

— Интересный вопрос. Мне кажется, тут нет одной-единственной причины. Но есть два мотива, которые встречаются чаще всего. Первый связан с внутренним состоянием тех, кто выступает против. Для человека, пережившего насилие или системное жестокое обращение и при этом не получившего психологическую помощь или поддержку от общества, чаще всего единственный способ справиться с этим опытом — вытеснить его, то есть попробовать жить так, как будто ничего не было. Чтобы не вспоминать о пережитом и не соприкасаться вновь с этой болью, нужно постоянно прикладывать психологические усилия. И если человеку это удается, то при столкновении с людьми, которые открыто говорят о своей боли, он также начинает испытывать боль, потому что механизмы вытеснения, которые он сформировал, чтобы справиться с травмой, перестают работать. И тогда у него может появиться импульс заставить замолчать тех, кто открыто поднимает эти темы. Такие темы для него — травматический триггер. И так он осуществляет психологическую саморегуляцию. Эта реакция может казаться неприятной или неэтичной, но с точки зрения психологии она абсолютно объяснима и естественна. Это просто попытка вернуться в безопасное состояние. Второй мотив связан с явными перегибами со стороны последователей так называемой «новой этики». Люди часто эксплуатируют чужие кейсы для якобы легитимного отыгрывания собственных психологических проблем, сведения счетов, диффамации неугодных или неприятных им людей. О таком не очень принято говорить — это эмоционально заряженная и «поляризующая» тема, поэтому многие предпочитают делать вид, что проблемы нет. Но часто именно это вызывает у других людей отторжение. И в этом случае их реакцию можно назвать оправданной. 

— Часто ли в такой ситуации психотерапия становится тем нейтральным пространством, в котором можно открыто делиться спорным мнением?

— Да, этот тренд я наблюдаю в последнее время, особенно в работе с клиентами из Северной Америки. Люди только в психотерапии чувствуют себя достаточно безопасно, чтобы выражать свою позицию без риска быть затравленными, потерять работу или разрушить свою репутацию. Происходит радикализация общественного дискурса. Открыто высказывать определенные мнения в некоторых социальных кругах становится опасно, хотя сами по себе эти мнения абсолютно легальные, не фашистские или ксенофобные. В этих условиях психотерапия часто становится единственным местом, где человек может быть самим собой. В этом мне видится большая общественная угроза. Потому что любое социальное развитие происходит путем диалога. А диалог возможен, только когда высказываются обе стороны, когда слышны все мнения, когда происходят конфликты, иногда довольно уродливые. Только так общество может приходить к новому равновесию. Отсутствие такой возможности разрушает сам принцип общественной дискуссии и свободы слова, который лежит в основе всех достижений западной цивилизации. 

— Какую роль в этом играет еще один современный феномен — «новая чувствительность», которую называют культурой обиды? Иногда просто неосторожные или неудачно сформулированные высказывания вызывают в соцсетях бурю негодования. 

— Я бы это назвал еще одним щупальцем культуры нарциссизма. Одно из свойств нарциссической личности — патологическая чувствительность к критике, склонность видеть унижение там, где его нет и в помине. Такой человек постоянно сканирует окружающую среду на предмет малейших признаков оскорбления. Традиционно общество решало эту проблему так: если человек неадекватно реагировал на критику, его коллеги или близкие давали ему обратную связь — показывали, что считают его реакцию неадекватной. И ему приходилось корректировать свое поведение, если он хотел сохранить отношения с этими людьми. С приходом соцсетей ситуация изменилась. Люди с очень искаженной картиной реальности в силу серьезных психологических проблем научились формировать социально приемлемые дискурсы, оправдывающие их претензии к обществу, и объединяться в очень агрессивные и зачастую очень многочисленные группы для навязывания своих представлений остальной части общества. Это вызывает противодействие, но общество еще не умеет его правильно организовывать. Пока что все сводится к разрозненным публичным заявлениям, которые делают отдельные люди, за что их часто подвергают травле. Общество еще не научилось давать адекватную обратную связь в новой реальности соцсетей. Сейчас тут наблюдается явный перекос: в общественной дискуссии зачастую выигрывают достаточно агрессивные реакционные или либеральные группы, просто в силу своей организованности. 

— Опасными принято считать реакционные группы. Либеральные тоже могут представлять угрозу?

— Мне кажется, опасность группы определяется не столько либеральностью или консервативностью повестки — зачастую в современном западном мире трудно отличить либерала от консерватора. Общественный дискурс в последнее время стал слишком сложным и многомерным. Угрозу скорее представляют группы, организованные вокруг идеологии, в которой социальная идентичность — принадлежность к нации, религии, организации, общественному движению — ставится выше индивидуальности. Если человек ощущает себя индивидуальностью, если у него есть свой путь, свое дело, свое мировоззрение, и он позволяет себе быть настоящим — как сильным, так и уязвимым, — он живет в ладу с собой.