«Чем богаче и современнее страна, тем больше шансов на демократию. Россия достаточно богата и развита»

Профессор политологии Калифорнийского университета Дэниел Тризман — один из ведущих мировых специалистов по современной России, автор книги «История России. От Горбачева до Путина и Медведева». Но главное — один из первых, кто еще в 2005 году объяснил всему миру, что Россия — «нормальная страна», которая развивается по тем же законам, что и вcе остальные. Reminder поговорил с ученым о том, что означают для нас нынешние протесты, в какую сторону дрейфует правящий режим, каких перемен нам ждать в ближайшем будущем и можем ли мы сами их приблизить. 

— За последние 8–9 лет в России не раз проходили массовые антиправительственные митинги. Отличаются ли нынешние протесты от предыдущих? 

— Да. У протестов, которые мы наблюдали в последние недели, несколько важных отличий от того, что происходило в 2011–2012 годах. Во-первых, массовое протестное движение тогда было сосредоточено в основном в Москве и отчасти в Петербурге. Недавние акции оказались гораздо масштабнее — они охватили более 100 городов страны. Мы видели мощные выступления не только в Москве, но и на Дальнем Востоке, в Сибири, на Урале. Во-вторых, протесты 2011–2012 годов скорее напоминали пробуждение. Это был первый проблеск самосознания у молодых современных горожан, которые дружат с интернетом и чувствуют себя частью мирового сообщества. Того поколения, которое сформировалось за восемь лет экономического роста и модернизации с 2000 по 2008 год, а потом было выброшено из зоны комфорта мировым финансовым кризисом. Конечно, в протестах тогда приняли участие не только миллениалы, там были разные люди по разным причинам. Но главным и новым в них было именно выступление «креативного класса». Что касается недавних событий, то поводом для них стала шокирующая история отравления Навального, его мужественное возвращение на родину и арест. И, конечно, его фильм о дворце Путина, который вызвал широкий резонанс. Но их глубинным мотивом, мне кажется, стало накопившееся недовольство из-за ухудшения экономической ситуации и социальное раздражение — злость на центральную власть за то, что она далека от народа и коррумпирована. Символом протестов 2011–2012 годов стала живая цепь, в которую выстроились, взявшись за руки, десятки тысяч человек вдоль Садового кольца. А мем нынешних — это кадры, на которых протестующие забрасывают полицию снежками. Это уже другая энергетика. 

— А что конкретно означают эти изменения для нас? 

— Пока неизвестно. 

— Другая энергетика ощущается и по ту сторону баррикад. Многие отмечают, что полиция сейчас действует гораздо жестче, чем раньше. Но некоторые оправдывают полицейских, ссылаясь на то, что в Европе и США против протестующих тоже применяют силу. Вас бы убедил этот аргумент?

— Судя по роликам, выложенным на ютубе, полиция задерживала людей, которые протестовали вполне мирно, и даже случайных прохожих, которые просто попадались под руку. Есть даже информация о том, что полиции спускают сверху планы по арестам. Мы видели и кадры совершенно немотивированного насилия против мирных демонстрантов со стороны полиции. Сейчас в любой западной стране такие действия повлекли бы за собой судебное расследование, а виновные полицейские были бы привлечены к ответственности. На Западе нечто похожее на такой полицейский произвол происходило только в эпоху борьбы за гражданские права — в 1950–1960-е на юге США. Вот тогда полиция Миссисипи и некоторых других штатов действительно прибегала к неоправданному насилию и не несла за это никакой ответственности. 

— Можно ли сказать, что полицейское насилие на улицах — это признак ужесточения режима? Что сейчас вообще в России — автократия, конституционная монархия или уже диктатура? 

— Я бы назвал путинский режим «информационной автократией». Эта форма авторитаризма сейчас получает все большее распространение. Такой режим притворяется демократическим и старается дозировать прямое насилие, в отличие от диктатур конца прошлого века. Но главное — он манипулирует средствами массовой информации, чтобы повысить свою популярность. Технологии помогают авторитарным лидерам противостоять демократическому давлению, которое возрастает по мере модернизации общества и глобальной интеграции. У меня есть статья на эту тему в соавторстве с экономистом Сергеем Гуриевым. Сейчас Кремль, кажется, уперся в пределы этой модели, но Путин все еще пытается убедить свой электорат, что он демократичный и компетентный лидер, уважающий закон, а не диктатор, который правит с помощью прямого террора.

— Какой будет следующий шаг — прямой террор? Что обычно происходит, когда такой режим доходит до предела? 

— У диктатора в такой ситуации выбор небольшой, и все варианты плохие. Он может прибегнуть к более жестким, откровенным репрессиям, как это сделал Мадуро в Венесуэле. Но это рискованно, потому что в современном обществе открытое насилие может вызвать обратный эффект: усилить протесты, вместо того чтобы их подавить. От репрессий страдает и экономика, поскольку иностранные компании сокращают инвестиции, другие страны сворачивают сотрудничество или вводят санкции. Есть и еще один риск: представители высшего руководства могут просто сбросить диктатора как балласт, чтобы улучшить свой имидж внутри страны и в мире. 

Второй вариант: пойти на компромисс с оппозиционными группами, чтобы их обезоружить и затем постепенно отказаться от уступок. Но компромисс может быть воспринят как проявление слабости. Тогда это лишь придаст смелости оппозиции и разозлит сторонников жесткой линии внутри режима. 

Есть и третий вариант. Вероятно, наиболее привлекательный для авторитарных лидеров вроде Путина. Он заключается в том, чтобы попытаться использовать новые информационные технологии и средства слежения для дезорганизации и запугивания противников режима, не прибегая к открытому насилию. Но когда имеешь дело с «продвинутой» оппозицией, такой метод требует большой изощренности. Я уверен, что Кремль давно бы заблокировал все видео и посты Навального и его команды, если бы это было возможно. Раз это до сих пор не сделано, значит, он не может. Кремль даже не может проконтролировать своих агентов, чтобы они не признавались в преступлениях по телефону самому Навальному. 

— Есть мнение, что выживание автократического режима зависит не от поддержки народа, а от единства правящего класса и финансовой элиты. Так ли это на самом деле? И если да, какой тогда практический смысл в протестах?

— Единство политического руководства и финансовой элиты — действительно очень важный фактор. Но это как раз та скрепа, которую могут расшатать протесты. Когда протесты достигают большого размаха и переходят в затяжную фазу, представители элит начинают сомневаться в компетентности политического руководства и в правильности выбранной им стратегии. Практический смысл протестов — показать масштаб и накал недовольства. Это может привести к расколу в рядах элиты и к переходу ее части на сторону оппозиции. Когда миллионы людей подписывают протестные петиции и даже просто смотрят в интернете оппозиционные видео, это тоже сигнализирует о масштабах недовольства. В этой ситуации режиму сложнее игнорировать оппозицию или объявлять ее горсткой отщепенцев. Еще недавно в Кремле даже не произносили имя Навального. И у нас на глазах они вынуждены были отказаться от этого принципа. Это прямое следствие того, что фильм Навального посмотрело больше 100 миллионов человек. Теперь уже невозможно притворяться, что Навального не существует. 

— А вы видите какие-то признаки раскола среди элиты? И если нет, то почему?

— Настоящему расколу мешают два серьезных фактора. Во-первых, политическая элита — под контролем силовиков. И этот контроль только усиливается. А сами силовики остаются сплоченными и верными власти. Во-вторых, нет реальной перспективы улучшения отношений с Западом. Эта цель могла бы стать сильным стимулом для изменения политического курса, но она кажется недостижимой, даже если на смену Путину придет другой выдвиженец из элиты, хотя это тоже маловероятный сценарий. Дело в том, что Запад не сформулировал никаких условий, при соблюдении которых Путин или его преемник мог бы улучшить эти отношения, кроме двух требований: возвращение Крыма Украине и проведение свободных выборов, то есть фактически отказ от власти. Элита видит, что изменение внешнеполитического курса вряд ли поможет достичь прорыва, и это удерживает ее от раскола. 

— У режима все еще много сторонников среди простых людей. Почему они его защищают, несмотря на снижение уровня жизни и очевидные примеры беззакония? Виновата пропаганда?

— На самом деле опросы общественного мнения показывают, что недовольство экономической ситуацией растет. Народная поддержка у Путина все еще широкая, но уже не такая глубокая, как раньше. Режиму удается поддерживать отношения с Западом на таком уровне напряженности, чтобы создавать у россиян ощущение, что они находятся в «осажденной крепости» — в окружении врагов. Это играет на руку Путину. Еще есть элемент конформизма. Люди думают так: если большинство за Путина, мы тоже будем за него. Но это для режима ненадежная опора. Если такие сторонники увидят, что большинство против, их мнение тоже может измениться. А еще Кремль умеет создавать впечатление, что у России нет никакой приемлемой альтернативы Путину. Властям отчасти удалось дискредитировать Навального и помешать другим независимым политическим лидерам выйти на общенациональный уровень. 

— Вы думаете, что альтернатива Путину все же есть?

— Конечно. В России высокообразованное и культурное население с огромным потенциалом. Само собой, у вас найдется достаточно людей с профессиональными навыками и личными качествами, необходимыми для того, чтобы руководить страной. Им нужен лишь шанс. 

— Еще один типичный страх, который эксплуатирует пропаганда: многие опасаются, что смена власти вызовет анархию, которая обычно ассоциируется с 1990-ми годами. Всегда ли крах авторитарного режима означает хаос?

— Это сложный вопрос. В научной литературе ведутся споры о последствиях смены режима. Но в одном из последних исследований все же делается вывод, что переход от авторитаризма к демократии дает толчок для экономического роста. В 175 странах, которые осуществили такой переход начиная с 1960-х, мы видим рост ВВП на душу населения до 20% за 30 лет. Видимо, благодаря увеличению инвестиций в бизнес, образование и здравоохранение. Во всяком случае я не знаю ни одного исследования, которое бы показало, что экономика страдает от перехода к демократии. 

— А обязательно падение режима будет означать переход к демократии? Некоторые опасаются, что на смену этой системе может прийти еще более реакционная. 

— Когда авторитарный лидер теряет власть, дальнейшая судьба страны зависит от уровня ее экономического развития. Чем богаче и современнее страна, тем больше у нее шансов перейти к демократии. Если это бедная и отсталая страна — шансов меньше. Россия достаточно богата и развита. Но на демократический выбор влияет еще и то, как авторитарный лидер уходит из власти. И вот это предсказать сложнее всего. 

— А что вы думаете об эффективности санкций? Могут ли они ускорить этот процесс? 

— Экономические санкции против современных государств редко приводят к серьезным изменениям в их политике, особенно если власть консолидирована и рассматривает предъявляемые требования как угрозу своему существованию. Но цель этих санкций еще и в том, чтобы послать сигнал о недопустимости таких же действий другим странам. Тут эффективность измерить труднее. Возможно, если бы не было санкций за аннексию Крыма, начались бы попытки присвоения территорий и в других частях мира. Например, со стороны Турции — на границе с Сирией, со стороны Китая — в Южно-Китайском море. Международная политика — это игра, которая ведется одновременно на многих шахматных досках. Стали бы другие авторитарные государства более агрессивными, если бы Запад не ответил санкциями на российскую агрессию? Я не уверен, но это вполне возможно. А вот что касается персональных санкций против представителей элиты, то они, скорее всего, дают обратный эффект — только еще сильнее сплачивают сторонников режима. 

— Если элиты так консолидированы, может быть, больше шансов изменить режим эволюционным путем? Например, взять на вооружение «теорию малых дел» и понемногу улучшать общество, как предлагали народники в позапрошлом веке?

— Безусловно, построить внутри авторитарного режима независимое гражданское общество — очень важная задача. В сегодняшней России, судя по всему, есть сильный запрос на децентрализацию общественных процессов — на расширение пространства для местной и региональной политики. Это видно на примере мощных протестов против ареста губернатора Фургала в Хабаровске. Отказ от насильственного улучшения общества, к которому призывали русские либералы-народники, — тоже хорошая идея. Исследования показывают, что у движений гражданского сопротивления гораздо больше шансов достичь своих целей, если они сами не прибегают к насилию. 

— А у российского гражданского сопротивления, по-вашему, есть четкая общая цель?

— Я думаю, что среди протестующих есть группы, объединенные стремлением положить конец нынешнему режиму и провести свободные и справедливые выборы. В остальном их цели могут быть разными. Но это нормально. 

— Когда падет режим?

— Вообще, вероятность краха авторитарного режима возрастает по мере развития общества и экономики. Второй важный фактор — международная обстановка. Когда авторитарное государство окружено странами, которые идут по пути демократизации, особенно если это соседние страны, шансов больше. Третий важный фактор — экономический кризис. Именно в такие моменты чаще всего рушатся авторитарные режимы. Я установил еще одну закономерность: примерно в двух из трех случаев смена авторитаризма на демократию происходила из-за того, что действующий режим сам допускал серьезную ошибку, которая вызывала его крах. Но невозможно предсказать, когда именно авторитарный лидер совершит роковую ошибку.