Дофамин — главный наркотик современности?

В момент удовольствия мозг вырабатывает собственный наркотик — дофамин. Чем чаще это происходит и чем больше дозы дофамина, тем выше риск развития дофаминовой зависимости. А если уж зависимость развилась, избавиться от нее можно только радикальным способом — исключить источники удовольствия и «перезагрузить» мозг. 

Это сжатая версия дофаминовой теории, которая разрослась в массовой культуре до размеров мифологии. Ведущую роль в ее популяризации сыграла Анна Лембке, профессор психиатрии и глава Стэнфордской клиники лечения зависимостей и сопутствующих психических расстройств. Основные постулаты своей концепции она изложила еще в 2021 году в бестселлере Dopamine Nation и продолжает их развивать в десятках публичных лекций, интервью и статей.  

• Мы внимательно изучили несколько ее актуальных выступлений — от прошлогодних подкастов Joe Rogan Experience и Know Thyself до недавнего выпуска The Diary Of A CEO и свежего интервью The New York Times.
• Выделили три ключевых тезиса и, чтобы отделить подтвержденные данные от «нейрофольклора», попросили их прокомментировать Владимира Алипова, нейробиолога, сотрудника  New York University (NYU), Института перспективных исследований мозга МГУ, ведущего курса «Мозг и искусственный интеллект» в Учебном центра имени Н. П. Бехтеревой и автора YouTube-канала о нейронауке Dysphorra (Владимир уже говорил с Reminder о мифах вокруг дофамина). 

Постулат №1: любое удовольствие может стать наркотиком.

Лембке не просто классифицирует чрезмерное увлечение соцсетями, видеоиграми или шоппингом как проблемное поведение — она напрямую приравнивает его к наркотической зависимости. «Цифровые наркотики, — утверждает она в подкасте Джо Рогана, — не так уж отличаются от кокаина или алкоголя по своему воздействию на мозг». 

По ее мнению, любые удовольствия меняют состояние мозга через тот же механизм, что и химические стимуляторы: активируют систему вознаграждения посредством дофамина. Когда мы делаем что-то приятное, объясняет она, мозг выбрасывает порцию этого нейротрансмиттера в прилежащем ядре (центре вознаграждения), вызывая чувство удовольствия и мотивируя нас повторять стимулирующее действие. «Именно выброс дофамина — это конечный эффект любых стимуляторов, химических или поведенческих. И чем больше дофамина из-за них выделяется в мозге, тем выше риск, что они вызовут зависимость», — говорит она в подкасте Know Thyself. 

Неважно, как именно вы получаете свою дозу дофамина — смотрите TikTok, берете на десерт кусок чизкейка или покупаете в онлайн-магазине светящиеся наклейки с единорогом, — любое удовольствие может завладеть вашим разумом, если стимуляция дофамина будет достаточно длительной и сильной. «У каждого есть свой наркотик выбора», — повторяет Лембке в интервью The New York Times. У кого-то — сахар, у кого-то — шопинг. Сама она в какой-то момент подсела на эротические романы про вампиров. Но за всем этим стоит коварный дофамин. 

Так ли это

«Зависимость — это очень размытое понятие, — говорит Владимир Алипов. — Среди ее критериев есть поведенческие нарушения, когда человек не может контролировать свое поведение, хотя это приносит ему вред. Например, из-за пристрастия он пропускает работу, у него возникают проблемы в межличностных отношениях. Но по большому счету нет научного консенсуса по поводу того, что обычные занятия вроде серфинга в интернете, просмотра коротких видео или порнографии могут вызывать зависимость».

Например, так называемой интернет-зависимости, которую Лембке часто упоминает в своих выступлениях, нет в наиболее авторитетном классификаторе психических расстройств DSM-5. А чрезмерное онлайн-потребление даже не включено в список компульсивных поведенческих расстройств типа переедания. И на то есть веские причины.

• Нет объективных критериев, по которым можно однозначно отличить чрезмерное использование интернета от нормального. Ни время, проведенное онлайн, ни степень влияния на жизнь не имеют четких пороговых значений. Сегодня вы можете провести четыре часа за думскроллингом, а завтра — пять часов в поисках информации для диссертации.
• Чрезмерное онлайн-потребление часто бывает лишь симптомом настоящих расстройств (депрессии, тревожного расстройства) или копинг-стратегией — способом адаптации к стрессу (вроде пресловутого заедания). Кстати, увлечение самой Лембке эротическими романами, по ее описанию, напоминает как раз типичную копинг-стратегию, а не зависимость: «У меня в жизни был критический период, когда я вдруг пристрастилась к романтическим книгам про вампиров, — читала их запоем до трех часов утра каждую ночь». 
• Нет физиологических признаков, характерных для настоящих зависимостей. Даже если вы «подсели» на инстаграм, у вас не разовьется абстинентный синдром с потливостью, болью в мышцах, тошнотой и судорогами при отсутствии подключения к сети. При всем уважении, рассказы Лембке о том, что некоторые люди могут испытывать при отказе от смартфона такую же «ломку», как героиновые наркоманы без привычной дозы, звучат неправдоподобно.

Дофамин — это не наркотик. У представления о ведущей роли дофамина в формировании зависимостей действительно есть длинный научный след. В 1970-80-х годах, когда в опытах на животных было отмечено повышение уровня дофамина при введении наркотиков, возникла идея: что, если химические стимуляторы не воздействуют напрямую, а вызывают мощный выброс дофамина, который и дает удовольствие? Дальнейшие исследования показали, что выброс дофамина может вызвать вкусная еда или выигрыш в лотерее. Казалось логичным предположить, что не только наркомания, но и компульсивное поведение — это проявление зависимости от собственного дофамина. 

«Сейчас в научном сообществе есть разные точки зрения, — говорит Алипов. — Одни ученые считают, что дофамин никак не связан с зависимостью, а значит, то, что какое-то вещество повышает уровень дофамина, не является важным патогенетическим звеном формирования зависимости. Другие предполагают, что дофамин все-таки играет какую-то роль в этом процессе». Но в любом случае — в формировании зависимости участвуют многие другие нейротрансмиттеры и гормоны, включая серотонин, эндорфины и кортизол. Как показывают исследования, есть вещества, вызывающие зависимость без значительного влияния на уровень дофамина: каннабис и кетамин. Есть даже вещества, которые вызывают зависимость безо всякой эйфории: никотин. А есть стимулы, которые вызывают мощный выброс дофамина и эйфорические эффекты, но не ведут к зависимости. Скажем, бег.  

Дофамин — это не «молекула удовольствия». «Заявления о том, что дофамин вызывает удовольствие, просто не соответствует действительности, — комментирует Алипов. — Да, мы знаем, что при повышении уровня дофамина в определенных структурах мозга, связанных с двигательной системой, особенно в полосатом теле, появляется ощущение легкости в теле, увеличивается подвижность. Но прямой связи с удовольствием тут нет. Более того, если человек испытывает сильные негативные эмоции, у него тоже активируется дофаминовая система. Возьмем, к примеру, удар током. Это явно неприятное ощущение, но оно вызывает выброс дофамина». 

На самом деле ключевая функция дофамина — «кодирование ошибки предсказания». То есть дофамин помогает фиксировать в памяти разницу между тем, что мы ожидаем и что получаем в реальности. Для этого он, как показали исследования нейробиолога Вольфрама Шульца, регулирует предвкушение и мотивацию, а не удовольствие. Если вы не ожидали выигрыша на слот-машине, а он случился — выделяется дофамин. Если вы думали, что выиграете, но не выиграли, — тоже выделяется дофамин. Это важный механизм обучения и адаптации.  

«Интересно, что сама Лембке часто ссылается на эксперименты с крысами и клубникой, — добавляет Алипов. — Она рассказывает, как крысам в первый день дают клубнику и у них активируется дофаминовая система. Во второй день дают клубнику — система активируется уже меньше, а в третий день — совсем не активируется. Значит ли это, что крысы перестали испытывать удовольствие от клубники? Нет, конечно, им по-прежнему нравится ее вкус, хотя выброса дофамина нет, потому что сама ситуация кормления клубникой стала для них обыденной. Так же происходит и у людей. Допустим, во время привычного ужина у человека нет заметного выброса дофамина. Ведь это ситуация предсказуемая, контролируемая. Но при этом он, конечно, получает удовольствие от своей любимой еды».

Если бы дофаминовая теория зависимости была верна, то ученым удалось бы найти препараты, которые, блокируя рецепторы дофамина, лечили бы зависимости вроде наркомании.  Но эксперименты показали, что блокировка дофаминовых рецепторов не мешает получать удовольствие от химических стимуляторов. «В лечении зависимостей препараты, которые действуют на дофаминовую систему, оказались абсолютно бесполезными, — говорит Алипов. — Любой нарколог скажет, что ни агонисты, ни антагонисты дофаминовых рецепторов вообще никак не влияют на тягу к наркотикам». 

Постулат №2: передозировка удовольствий делает нас несчастными.

Вот еще несколько идей Лембке, которые на первый взгляд кажутся очевидными.

Современный мир, предлагая нам массу легко доступных удовольствий, от соцсетей до фастфуда, перегружает нашу дофаминовую систему. Чего стоит хотя бы смартфон с постоянным выходом в интернет, который Лембке называет «иглой для круглосуточных инъекций цифрового дофамина». В результате технологического прогресса мы оказались в среде, перенасыщенной мощнейшими дофаминовыми стимулами. «Наш допотопный мозг эволюционно абсолютно не приспособлен к существованию в нынешней экосистеме избытка», — говорит она. Жизнь в мире легко доступных соблазнов меняет химию мозга.

Наш мозг вынужден защищаться от избытка дофамина.  Для мозга, объясняет Лембке, важно поддерживать гомеостаз — «баланс между удовольствием и болью». Перекос в ту или другую сторону мешает ему нормально функционировать. В интервью The New York Times она сравнивает этот механизм с качелями, на которых балансируют гремлины.

Чем больше отклоняются качели в сторону удовольствия, тем больше гремлинов требуется на противоположной стороне, чтобы удержать их в равновесии. А поскольку в современном мире стимуляция происходит постоянно, мозгу проще заранее установить качели в положении, смещенном в сторону боли, чем постоянно корректировать баланс после каждого дофаминового всплеска. 

В итоге мы попадаем в дофаминовую ловушку. Для защиты от постоянных дофаминовых всплесков мозг вынужден снизить восприимчивость своих рецепторов к дофамину. «По сути у нас повышается порог удовольствия, — говорит Лембке, — и теперь нам нужно больше дофамина уже не для того, чтобы получить кайф, а просто чтобы выровнять баланс и почувствовать себя нормально». Мы увеличиваем дозу дофамина — в ответ мозг еще сильнее подавляет чувствительность рецепторов. И так виток за витком закручивается спираль зависимости. В условиях переизбытка дофамина мы парадоксальным образом страдаем от его недостатка. Лембке называет это парадоксом изобилия: чем больше у нас возможностей для наслаждения, тем мы несчастнее.

Так ли это

Дофаминовая перегрузка — явное преувеличение. Во-первых, идея неготовности мозга к дофаминовой стимуляции выглядит странно. Дофамин — это не внешний стимулятор, а ключевой нейромедиатор, который вырабатывается самим мозгом для обучения. Да, мир меняется, но дофамин помогает мозгу отслеживать изменения и приспосабливаться к ним. В ходе эволюции он помогал адаптироваться, и нет никаких оснований предполагать, что сейчас он вдруг перестал выполнять свою задачу.

Во-вторых, Лембке снова ошибочно называет дофамин нейротрансмиттером удовольствия, а систему вознаграждения — дофаминовой, хотя на самом деле она регулируется множеством других нейромедиаторов и гормонов, включая серотонин и эндорфины (именно они вызывают эйфорию).

В-третьих, привычные удовольствия — вкусная еда, развлечения, соцсети — не стимулируют выработку дофамина настолько, чтобы перегрузить систему. Гиперстимуляция возможна при употреблении наркотиков, вроде амфетамина, который многократно повышает уровень дофамина в мозге. «Например, чтобы развилась зависимость от кокаина, требуется всего два-три приема, — объясняет Алипов. — Если предположить, что по такому же механизму у человека вырабатывается зависимость от миндального круассана, ему пришлось бы есть его 100 тысяч лет, чтобы получить такой же эффект на дофаминовую систему». 

Удовольствие не уравновешивается болью. Идею качелей удовольствия и боли Лембке заимствует из теории гедонического баланса, представленной в далеком 1974 году. Она предполагает, что психика старается компенсировать сильные эмоции противоположной реакцией, — например, за острым удовольствием следует апатия. Но эта теория изначально была чисто психологической: описывала абстрактные мотивы и желания, а не конкретные нейрохимические процессы. Лембке произвольно переносит ее в область нейробиологии, подгоняя под дофаминовую модель. На самом деле нет никаких доказательств существования универсального компенсаторного механизма, работающего по принципу «чем больше удовольствия, тем больше боли». Если бы это было так, то антидепрессанты, повышающие уровень дофамина, должны были бы приводить к усилению депрессии, вынуждая мозг для компенсации склонять дофаминовые качели в сторону страдания. 

Дофаминовая ловушка — миф. Чтобы дофаминовые рецепторы утратили чувствительность, необходимы серьезные физические изменения в мозге, которые могут вызывать химические стимуляторы и наркотики. Что касается обычных удовольствий, то нет никаких доказательств того, что они способны повлиять на дофаминовые рецепторы и уровень дофамина настолько, чтобы загнать нас в спираль дофаминового дефицита — бесконечного поиска все более сильных стимулов ради прежнего эффекта. 

«К тому же тут вырисовывается такая псевдонаучная картина — как если бы для каждого типа удовольствия — еды, секса, наркотиков — существовали свои отдельные рецепторы, — говорит Алипов. — Ведь сама Лембке признает, что человек может привыкнуть к чему-то одному и перестать получать от этого удовольствие, но при этом не утратить способность радоваться другим вещам. Если бы это было связано с рецепторами к дофамину, это был бы абсурд». 

Постулат №3:  воздержание возвращает счастье.

Завершающая часть концепции Анны Лембке — это алгоритм спасения из дофаминовой ловушки. Если дофамин — это наркотик, значит, для освобождения от этой зависимости нужен детокс.

Чтобы вырваться из спирали дофаминового дефицита и «перезагрузить» систему вознаграждения, она рекомендует «30 дней полного воздержания от своего наркотика выбора — будь то сахар, отношения или соцсети». И предупреждает: «Первые две недели будут адом, только к четвертой состояние более или менее нормализуется». Но иного пути нет — «нужно пережить все тяготы отмены, включая неутолимую тягу, раздражительность и скуку, потому что только так можно вернуть порог удовольствия к здоровому базовому уровню». 

В итоге самых стойких ожидает награда. Гремлины спрыгнут с качелей, чувствительность дофаминовых рецепторов восстановится, и вы снова откроете для себя простые радости жизни, которые потеряли в погоне за легко доступными дофаминовыми стимулами.

Так ли это

Систему вознаграждения невозможно «обнулить». Никакое воздержание от стимулов не сбрасывает ее до «заводских настроек». Временное отсутствие привычной стимуляции не меняет ее структуру и функции. 

Исследования показывают, что изменения в системе вознаграждения при зависимости невозможно «откатить», просто отказавшись от стимулятора.  Мозг может временно снизить общий уровень активности. Но все нейронные связи, хранящие память о привычной стимуляции, сохраняются. И в любой момент могут активироваться снова. Причем нередко происходит «эффект отскока», хорошо знакомый по диетам: после строгих ограничений часто наблюдается компульсивное переедание.

Удовольствие от привычных вещей после воздержания действительно на какое-то короткое время может стать острее. «Если вы, скажем, двенадцать часов голодаете, то после этого еда точно покажется вам вкуснее, — говорит Алипов. —  Но это не связано с дафаминовыми рецепторами. Очевидно, что за день их плотность поменяться не может. На самом деле, удовольствие в таких случаях регулируется хорошо изученными центрами потребностей в мозге — тем же гипоталамусом. Он оценивает, чего вам не хватает для поддержания гомеостаза, и если, скажем, не хватает пищи, усиливает удовольствие от еды, чтобы подкрепить мотивацию к утолению голода».

Магическая сила 30 дней воздержания ничем не подтверждена. Откуда вообще взялось это число? Судя по всему, из двух источников. Первый — это реабилитационные программы общества Анонимных Алкоголиков, которые рекомендуют месяц воздержания как первый этап работы с зависимостью. Считается, что этот перерыв помогает оценить, как зависимость влияет на жизнь, и морально настроиться на дальнейшее лечение. Второй источник — популярный миф о том, что новая привычка формируется за 30 дней, который запустил в массы автор книги «Психокибернетика» Максвелл Мольц еще в 1960-е. В реальности время выработки привычки очень индивидуально и варьируется в широком диапазоне от 18 до 254 дней. Но самое главное: судя по научным данным, восстановление чувствительности дофаминовых рецепторов (если они на самом деле ее утратили, как это бывает у людей, страдающих наркоманией или алкоголизмом) занимает не недели, а месяцы и годы. 

В чем смысл?

Учитывая высокую квалификацию Анны Лембке, трудно не задаться вопросом: неужели она не знает всех этих фактов, которые может выдать за пару секунд ChatGPT? Конечно, знает.

Два года назад в интервью The New York Times она обмолвилась, что представление о том, что все наше компульсивное поведение управляется одним дофамином, — это упрощение. Что никаких доказательств дофаминовой теории нет. И в своих научных публикациях она придерживается более взвешенного подхода (кстати, у Лембке нет ни одной научной публикации собственно про дофамин). А в подкасте Huberman Lab призналась: «Если бы я начала говорить о сложных нейробиологических механизмах и взаимодействии множества нейротрансмиттеров, большинство людей просто перестали бы меня слушать».

Можно ли оправдать отступление от науки практической пользой? В некоторых случаях — да. Если эксперт приводит упрощенные аргументы, чтобы объяснить, как важны здоровый сон, сбалансированное питание или физическая активность, научная глубина действительно не имеет большого значения. По какой бы причине вы ни стали заботиться о своем сне или рационе, вы не ошибетесь.

Но со знаниями о нейробиологии дело обстоит иначе. «Ложная концепция сломанной дофаминовой системы реализуется в виде таких же сомнительных практик типа дофаминовых ретритов», — говорит Алипов. Когда люди ради «перезапуска» дофаминовой системы сознательно пытаются ограничивать себя в стимулах — отказываются от развлечений, соцсетей, общения, — это часто дает негативный психологический эффект, похожий на самонаказание. А если речь идет о более жестких формах отказа — когда люди пьют только воду, носят темные очки, чтобы не видеть яркие цвета, или избегают любых социальных контактов, — это путь к серьезным психическим расстройствам.