Мир изменился, и взаимодействие между людьми вместе с ним. Романтические отношения больше не предполагают бесконечного поиска компромиссов ради их сохранения. За поиск партнера отвечают алгоритмы сервисов знакомств, а полиаморность легитимизируется. Главный редактор Reminder Полина Потапова поговорила с социологом, журналистом, редактором платформ openDemocracy Russia и dekoder Полиной Аронсон о том, что такое отношения в современном мире.  

— В одной из своих колонок вы писали, как во время пандемии вновь стало актуально подзабытое слово «разлука». Как вы думаете, какие последствия будут у этого опыта разлуки? Мне кажется, многие решатся вступить в брак, ведь во время карантина неженатые пары оказались в сложной ситуации. 

— Как и во время предыдущих глобальных и локальных кризисов, нас ждет всплеск числа разводов и расставаний. И чем дольше будет затягиваться карантин, тем эта тенденция будет очевиднее. Про это говорят психологи, это фиксируется в статистике, если мы говорим об официально оформленных отношениях. Когда люди попадают в неожиданную ситуацию, когда им приходится через какой-то кризис вместе проходить, это, конечно, повышает конфликтность. Всплеск домашнего насилия — тоже продолжение этой тенденции. 

Что будет со всем остальным? Очень сложно сказать, будет ли расти число желающих вступить в брак. Но можно говорить о том, что люди, которые не состояли в браке на момент введения жесткого карантина в Европе, где я живу, испытали на себе дискриминацию — во многих регионах встречаться могли только члены одной семьи. Неженатые пары, которые оказались во время эпидемии в разных странах, должны были преодолеть намного больше сложностей, чтобы просто быть вместе. Это показывает, до какой степени брак еще сохраняет роль социального лифта: он остается средством социальной мобильности и просто легитимации себя в мире. Причем это безотносительно коронавируса. Нам кажется, что западные страны уже преодолели множество препон, что там признают, что любовь свободна, но и там формализация отношений — для многих неотъемлемый инструмент повышения гражданского статуса. Возможно, карантинный опыт какой-то части людей откроет глаза на этот факт и подтолкнет их к тому, чтобы зарегистрировать отношения.

Что касается неформальных отношений, то, мне кажется, в этом смысле ничего фундаментально нового не случилось. Очень многие представители городского среднего класса говорят, что как они жили, так и живут: их отношения с близкими и друзьями давно поддерживаются через удаленные формы. Здесь стоит вспомнить про хайдеггеровскую идею, что модерн связан с постоянным отчуждением близкого. Домодерное общество — это общество, в котором индивид четко разделяет далекое и близкое. Близкое — это ваша семья, ваши друзья, ваши тапочки, ваш магазин на углу, то, что включено в ваш мир, а все остальное, что через дорогу, за границей, за океаном — это уже чужое и далекое. У человека есть четкое понимание того, как эти миры разграничены. Но с нарастанием индустриализации, с установлением модерна и постмодерна эта граница между далеким и близким все больше стирается. Мы переезжаем множество раз в жизни, оказываемся в совершенно чужой стране, при этом каждые три минуты получаем сообщения от друзей, находящихся за тысячи километров. Думаю, карантин показал, насколько это, с одной стороны, хрупкий, а с другой стороны, привилегированный образ жизни. Те, кому удается вынести свою жизнь «на удаленку» — в самом широком смысле слова, — обычно не очень замечают, до какой степени они зависимы от других людей и от их труда, начиная от курьеров, которые приносят на дом заказанную в любой точке мира еду, заканчивая пилотами лоукостеров. В этом нет какого-то злого умысла: мы просто имеем возможность фильтровать отношения с миром в соответствии со своими собственными потребностями — и нередко попросту «отключаем» близкое в пользу далекого. Но эпидемия как будто нажала на стоп-кран. Друзья не могут к вам приехать, вы оказались в месте, из которого не можете выбраться, международные цепочки производства разрушены. 

— Мне бы хотелось поговорить о первом тренде — расставаниях. Идея о том, что нехватка денег стимулирует разводы — очень понятна. Но, мне кажется, в этот раз все дело не только в этом. Когда ты заточен в одном месте с человеком долгое время, нелюбовь становится заметнее. 

— Я бы разделяла разные формы сожительства и эмоции, которые люди испытывают друг к другу, потому что они не всегда совпадают. Идея о том, что взаимные чувства должны совпадать со стремлением к сожительству, — это очень упрощенная точка зрения, хотя мы все к ней привыкли. Она тесно связана с тем, как люди привыкли управлять ресурсами. Сожительствовать материально выгоднее, чем жить по отдельности. Возможно, общество после пандемии начнет активнее думать о том, нужно ли нам совместное сожительство, чтобы преодолевать кризис, или лучше для этого подходят какие-то правовые, социальные инструменты. 

С одной стороны, когда мы говорим о мотивации к расставанию, нельзя недооценивать влияние ресурсов, потому что одно дело — оказаться на карантине в пятикомнатной квартире с возможностью выезда на дачу, а совершенно другое — в однокомнатной квартире с ребенком. С другой стороны, дело, конечно, не только в пространственной тесноте или ее отсутствии. Мне кажется, карантин заставил многих людей, осознанно или неосознанно, прочувствовать свое одиночество в самом экзистенциальном смысле — неизбывный человеческий страх перед лицом каких-то непредсказуемых, непонятных вещей. Все сценарии, которые мы наблюдаем, — это, на мой взгляд, производные этого чувства. Люди, которые находятся с кем-то в тесных отношениях, вдруг обнаружили для себя: «Я живу с кем-то, но это мне не дает утешения, не поддерживает. Я только еще больше сил трачу на то, чтобы оставаться в рамках приличия с этими людьми. Я здесь неизбывно одинок. Зачем мне здесь находиться? Я, пожалуй, пойду». Напротив, многие люди, которые живут одни, почувствовали себя на карантине очень кайфово, потому что внешняя ситуация легитимизировала их образ жизни. А есть люди, которые, лишившись всех ниточек, которые их связывали с миром, чувствуют: «Оказывается, я одинок! Оказывается, я живу в бублике, вокруг много всего, а внутри пусто. Надо как-то с этой ситуацией разбираться». Я думаю, все упирается вот в это ощущение, в степень собственного экзистенциального одиночества, в которое внезапно мы врезались как в стену. Оно всегда нас сопровождает, но тут мы посмотрели ему в глаза.

— Давайте перейдем к более масштабным трендам, не связанным с пандемией. Когда социологи описывают современные отношения между людьми, они используют термин «эмоциональный капитализм». Что это такое?

— Капитализм как форма взаимоотношений между людьми подразумевает идею выгоды: ты накапливаешь капитал, каким-то образом его обмениваешь и получаешь выгоду. Эмоциональный капитализм исходит из того, что эмоции — это тоже некий капитал, который можно вкладывать, обменивать, наращивать и, к сожалению, терять. Современный человек обязательно должен научиться этим капиталом распоряжаться: найти подходящего партнера, находиться с которым будет выгодно. Партнер — это, кстати, тоже слово из предпринимательского языка, языка совместной деятельности в целях получения выгоды.

Эмоциональный капитализм предполагает процесс непрерывного выбора: выбор должен быть правильным, иначе вы потратите свой ресурс неправильно, при этом еще будете сами виноваты. Почитайте всякие сообщества, где люди делятся историями о несчастной любви. В 8 случаях из 10 им говорят: это просто нездоровые отношения, вы сами себя поставили в данную ситуацию, нужно походить к психологу. Он вас научит разбираться в себе, и тогда вы сможете более качественно находить партнера. Это логика непрерывной оптимизации, непрерывного роста, все время нужно искать какого-то прогресса, все может становиться лучше и лучше. Кстати, в эмоциональном капитализме речь, как правило, идет даже не о любви, а именно об отношениях. Отношения — это нечто управляемое, контрактное. Контракт можно составить рациональным способом, а любовь приходит и уходит. 

При этом, конечно, капитализм тоже постоянно трансформируется, приобретает новые черты. Где-то с начала XX века и до последних десятилетий мы жили в эпоху производительного капитализма, который характеризуется фокусом на бесперебойное создание того или иного продукта. Для такого производства нужны достаточно долгосрочные связи, а значит — бессрочные контракты, профсоюзы, социальные пакеты, пенсионные отчисления и прочие гарантии полноценной занятости. И эта же логика распространялась на интимные отношения. Вы ищете партнера, чтобы создавать с ним продукт под названием «отношения». Вступая в эти отношения, вы действуете по логике выбора, но уже единожды в этот союз вступив, вы исходите из некоторой стабильности этого партнерства. Разводы и расхождения, естественно, были, но в качестве идеала — пусть недостижимого — представлялись стабильные отношения, для создания которых вам требуется какой-то один специальный человек. Сериал «Секс в большом городе» подходит для иллюстрации. Несмотря на его почти агрессивный гедонизм, спустя 20 лет сериал выглядит очень патриархально. Основной темой жизни главной героини остается мистер Биг и как его заполучить. Если посмотреть сегодняшние сериалы «Дрянь», «Мастер не на все руки», то там совершенно другая идея — нет никакого одного-единственного, нет стабильного производства, а есть только событие, точнее, переход из одного события в другое. Это очень хорошо характеризует тот капитализм, в котором мы живем сейчас — экономику события. Мы больше не вправе требовать гарантий, связи, которые раньше их обеспечивали, рушатся. Точно так же это распространяется на отношения интимные. 

Социолог Ева Иллуз предлагает для понимания того, как изменилось наше понимание «отношений» и «любви», пользоваться триадой Exit, Voice и Loyalty. Традиционно эта триада применялась для описания способов отношения индивида с политическими структурами или со структурами рынка: выход, озвучивание своей претензии и лояльность. Производительный капитализм в разные свои периоды и вариации был основан на понятиях лояльности и голоса. До какого-то момента ты можешь быть относительно лоялен к той системе, в которой находишься, и что-то в ней производить. В этом варианте очень много неозвученного неравенства за счет этой лояльности, но каждый на своем месте и получает что-то, что ему положено. Когда ситуация перестает устраивать, возникает практика озвучивания своих претензий — voice. На этом месте возникает дискурс, процесс взаимодействия между недовольными и теми, кто им эти недовольства создает, — и это не всегда мирный процесс, конечно. В поп-психологическом жаргоне есть слово «проговаривать» — это и есть voice. Именно для «проговаривания» существует не только индивидуальная терапия, но и семейная, на нем держатся бесконечные семинары о ненасильственной коммуникации и разные тренинги «про отношения». Эти инструменты могут хорошо работать, если все участники переговорного процесса исходят из презумпции лояльности. Сейчас эта логика сдвигается. Если мы посмотрим новейшую поп-психологию, мы увидим, что презумпция лояльности вообще исчезает, существует только презумпция получения выгоды каждым из отдельных партнеров. И за этим стоит логика события. Вы попали вот в эти отношения, но выясняется, что там ваши потребности не удовлетворены, вам намного выгоднее вместо того, чтобы заниматься этим проговариванием, обсуждением, парной терапией, просто забанить человека. Это и есть exit. Гостинг, исчезновение без объяснений — это прекрасный пример того, как это работает, гротескная форма, которая вам показывает, что чтобы расставаться эффективнее всего, вообще не надо ничего говорить.

— Мне очень не нравится, что гостинг становится мейнстримом. Психологи говорят, что когда человека бросают, даже не потрудившись объяснить причину, это многократно увеличивает боль и риск депрессии. 

— Он мало кому нравится. По-житейски я могу сказать, что не понимаю, что в голове у людей, которые это делают, но как социолог — понимаю вполне. Установка на гедонистическую любовь предполагает перемещение из одного события в другое для того, чтобы получить какую-то выгоду в одном месте, потом в другом, третьем. Как только вы начинаете чувствовать какой-то риск, испытывать дискомфорт, вы просто срываетесь с места и бежите. У моего любимого французского философа Алена Бадью есть пассаж про любовь, свободную от рисков: она очень похожа на дискурс войны без риска, войны без жертв, которую могут себе позволить лишь обладающие огромными ресурсами индивиды или сообщества. Отсутствие риска предполагается для той стороны, у которой есть дроны, мощная армия, способность удаленно вести эту войну. Она без рисков, когда одна сверхдержава бомбит какое-нибудь ближневосточное государство, находясь от него за много-много тысяч километров. Она минимизирует свои риски, исходя из позиции, что люди, которые гибнут, — это какие-то другие люди, они не с нами. Гостинг устроен похожим образом. Человек, практикующий гостинг, исходит из того, что у другого есть достаточно ресурсов, чтобы себя после этого восстановить. Да, это очень больно, но пусть он обращается к терапевту, к коучам, занимается йогой, дышит пупком и как-нибудь он с этой болью справится. Все риски, вся боль переносится на получателя, все происходит в одностороннем порядке. Если человек не может восстановить свой психологический баланс, значит, сам виноват. 

— Мне кажется, дело еще в том, что в современном мире у многих есть иллюзия бесконечного количества потенциальных партнеров. В том же Tinder полно пользователей, с которыми можно тут же сходить на свидание. Возможно, практикующий гостинг даже не подумает, что нанесет кому-то травму. Он исходит из того, что он или она сможет так же быстро найти себе кого-то другого. 

— Наверное, да. Капитализм события исходит из презумпции быстрого, мгновенного получения выгоды, в нужном месте в нужное время. Если человек эту презумпцию воспринимает всерьез, то он ее применяет как к себе, так и к другим. Человеку, который занимается гостингом, не кажется, что он делает что-то совершенно неправильное. Мне очень нравится сравнение, которое сделала моя подруга, специалист по IT-технологиям. Она сказала, что Tinder изменил реальность так же, как это сделал Airbnb.

Даже если ты не пользуешься Airbnb, вокруг тебя все равно происходят процессы, вызванные появлением этого сервиса: квартиры дорожают, жилье начинают планировать по-другому, в некоторых районах меняется сфера услуг. Да, у этого, разумеется, много положительных сторон, но строить какие-то постоянные связи в таких условиях намного тяжелее. Точно так же устроен Tinder. Вы можете не ходить на эти чертовы свидания, но логика, презумпция, в которой живет очень большое число людей, будет влиять и на вас. 

— Меня все это заставляет волноваться за будущее человечества. Мы уже практически потеряли все иные способы знакомств, остался только Tinder и его аналоги. И такой способ оказался чудовищно несовершенен. Например, он здорово понижает самооценку пользователей, потому что они начинают объективировать сами себя. 

— Мы можем за многое критиковать Tinder. Недавно на русском вышла книжка «Любовь по алгоритму» моей французской коллеги Жюдит Дюпортей. Она критикует сервис за то, как в нем устроен алгоритм, который производит совершенно сексистское отношение к интимности. Но говорить, что Tinder и его аналоги — это однозначно плохо, я бы не стала. Появление всех этих платформ неслучайно, это ответ на сформировавшуюся в обществе потребность. Еще лет 20–30 назад люди знакомились в основном по месту работы, по месту учебы или через свое ближайшее окружение. Очень малый процент людей знакомился в трамваях, в библиотеках и на дискотеках. Теперь, учитывая, как устроен рынок труда, мы видим, что такие способы знакомства становятся практически невозможными — все переезжают, все достаточно быстро меняется. Кроме того, в последнее десятилетие мы находимся в постоянном процессе дифференциации — расхождении областей сексуального и социального. Например, когда мы говорим о знакомствах на работе, сразу возникает вопрос: а насколько это вообще нормально, этически допустимо? Появилась потребность найти специальное пространство, которое существует только для того, чтобы искать там партнера. 

Я не думаю, что от этих инструментов можно отказаться, потому что для многих людей возможности организовать свою социальную жизнь каким-либо другим способом просто нет. Если мы усваиваем вот эту логику оптимизации, то эти инструменты оправдывают наши ожидания. Но, безусловно, нужно очень критически относиться к тому, как они устроены, потому что алгоритмы нередко воспроизводят стереотипы. Как сказала известная исследовательница искусственного интеллекта Кэти О’Нил: «Алгоритмы — это мнения, воплощенные в коде». Надо очень хорошо понимать, чьи это мнения и почему мы основываемся на них. 

Я спросила недавно Жюдит Дюпортей, видит ли она какую-то альтернативу платформам для знакомств. И она рассказала мне о новой парижской моде — так называемых антисвайп-вечеринках, куда люди приходят просто пообщаться. «Они пьют вино, едят сыр и просто разговаривают», — сказала Жюдит. Меня совершенно поразило, что эта форма общения получила какое-то отдельное название, попала в отдельную категорию! Я даже задумалась, не станет ли вот такого рода образ жизни — антисвайп — привилегией определенного класса, который будет в состоянии продолжать налаживать какие-то относительно стабильные связи и иметь возможность выходить из диджитального мира. Уже сейчас много говорят, что возможность понижения градуса своей диджитальности – это привилегия. 

— Я вас слушаю и думаю, что, если бы мне в мои 15–16 лет рассказали, что антисвайп-вечеринки станут привилегий, что Tinder захватит мир, что отношения будут развиваться по логике экономики событий, я была бы очень разочарована. Настолько все это звучит неинтересно и неинтригующе. 

— Я думаю, что жить интересно всегда. Если бы, например, мне в мои 15–16 лет сказали, что будут всякие тиндеры, мне было бы очень интересно. Я бы, может быть, всячески вдохновилась идеей оптимизации поиска партнера, которая на самом деле сопровождала человека всегда. Были специальные институты сводничества: свахи, у аристократов были балы, а в деревнях — какие-нибудь праздники Ивана Купалы. Сейчас мы это делаем вот таким способом, который полностью соответствует нашему бытию. У нас не может быть другого способа, мне кажется. Так мы сейчас устроены, так мы сейчас живем. 

Недавно ВЦИОМ проводил круглый стол о том, как устроена интимность в современном мире, и он во многом продемонстрировал заскорузлые взгляды нашего главного социологического института. Они провели телефонный опрос какого-то феерического формата — спросили людей, состоят ли те сейчас в отношениях. Тех, кто ответил, что состоят, спросили, где они познакомились. Большинство ответили: через знакомых, на работе, на учебе. Их еще спрашивали: как вы считаете, где хорошо знакомиться? Люди говорили: в библиотеке. Я этих социологов слушаю и понимаю, что такой результат связан с тем, что они пользуются понятием «отношения» в его значении 40-летней давности. Отношения — это ты что-то нашел, над этим работаешь, этим живешь. А на самом деле сейчас громадное число людей живет со статусом «Все сложно» во «ВКонтакте» . Они не знают, в отношениях они сейчас или нет — они пользуются дейтинговыми приложениями и оказываются в какой-то иной реальности. У них какие-то есть чувства, но не отношения. И вот этот громадный весь спектр идей, которыми люди пользуются, формируя свою интимность, в эти категории просто не попадает. Чтобы с ними работать, нужно у людей спрашивать, как они сами описывают свою жизненную ситуацию.

— В англоязычном мире начали использовать слово semi, «полу». Оно обозначает какого-то значимого для вас человека, с которым у вас была какая-то связь, но до полноценных отношений дело так и не дошло, а иногда не дошло и до встречи офлайн. 

— Появляются уже разные слова, связанные с моногамией. Например, термин monogamish, который можно перевести так: «я скорее моногамен, но вообще-то иногда и не очень». Я думаю, что сейчас все движется в сторону того, чтобы как можно больше дифференцировать различные формы нестремящихся к стабильности отношений. В американских кампусах появляется очень много разных слов, связанных с быстротекущей формой интимного взаимодействия. Есть hooking up, есть hanging out. И не дай бог, тебе, наивной провинциальной дурочке, решить, что тебя зовут на свидание, когда с тобой просто hanging out.

— Вы говорили, что личные связи могут стать привилегией. Но сейчас мы видим, что наиболее богатые успешные люди планеты движутся в другом направлении. Например, сооснователь Twitter Джек Дорси так увлечен биохакингом, идеей оптимизации себя — ради того, чтобы вместе с собой изменить и весь мир, — что просто предпочитает жить без отношений.

— Это очень буквальное воплощение идеи, что если ты хочешь изменить мир, начни с себя. Мне с социологической точки зрения это кажется своего рода самообманом: чтобы изменять мир, надо в первую очередь задумываться о структурах социального и менять их, выстраивать заново. А биохакерство, на мой взгляд, очень похоже на процесс самоперековки, которым советские интеллектуалы занимались в 1930-е годы. Они тоже много работали над собой, чтобы стать идеальными членами нового общества. Но, мне кажется, протобиохакером в русской культуре был Андрей Штольц из романа «Обломов»: он вставал в пять утра, не ел мяса и прыгал в ледяную купель. Он тоже самооптимизатор с большой буквы, но в результате женится на Ольге. Почему? Потому что патриархальная модель не предполагает, что у женщины может быть какая-то своя жизнь, что она тоже может быть биохакером и самооптимизатором, — скорее, она обслуживающий персонал. Сейчас же расклад изменился. Возможно, поэтому для мужчин-самооптимизаторов гетеросексуальные отношения могут быть действительно чем-то очень сложным. Их ведь приходится осмыслить как отношения с кем-то равным себе, кто имеет право на такое же самооптимизаторство, на свою собственную жизнь. 

В целом, идея самооптимизации вышла далеко за пределы Кремниевой долины и реализуется на всех уровнях. У огромного количества людей есть шагомеры, пульсометры, приложения для отслеживания настроения. Недавно кто-то мне рассказал замечательный пример. Девушка пошла на свидание из Tinder, а когда настало время прощаться, молодой человек ей говорит: оцени, пожалуйста, по шкале от 0 до 10, как тебе кажется, прошло наше свидание. Эта идея количественной оценки любого явления, включая эмоциональное переживание, привлекательна, потому что она связана с новой формой капитализма, которая от нас требует постоянно быть в форме и отслеживать любые изменения. Мы же сейчас не просто создаем продукт, человек становится продуктом сам по себе, вы создаете себя. Вам надо все время следить за собой внутренне, внешне, интеллектуально, эмоционально. Здесь, конечно, очень страшно и опасно положиться на случай и перестать что-то контролировать, ведь единственное, что ты можешь контролировать в этой жизни — это ты сам.